Как правило, я тщательнейшим образом прятала от нее тетрадь, но в последнее время Шеба была настолько погружена в себя, настолько безразлична ко всему окружающему, что я, боюсь, позволила себе расслабиться. Предыдущей ночью, вместо того чтобы, по обыкновению, забрать рукопись в спальню и сунуть под матрац, я оставила ее на книжном шкафу, между страницами одного из толстых фотоальбомов Эдди.
— Вы рассказали Бэнгсу, — произнесла Шеба, как только я вошла в гостиную. Ее голос чуть заметно дрожал.
Я опустила пакеты на пол.
— Что?
— Вы рассказали Бэнгсу обо мне и Конноли.
— Что вы такое говорите?
— Хватит! — крикнула Шеба. — Не надо врать. Я прочла этот ваш… этот… дневничок. — Она поднялась на четвереньки, потом выпрямилась и ткнула рукописью мне в лицо: — Чем это вы занимаетесь? Что собирались с этим сделать?
— Шеба… не надо так горячиться. Я всего лишь записывала…
— Вижу! Да как вы посмели? Как посмели? Решили это продать и заработать на мне миллион?
— Нет, я… Я думала, будет полезно изложить все на бумаге. Хотела помочь. Думала, вам это пригодится в суде. — Я шагнула вперед и попыталась вырвать у нее рукопись, но Шеба отпрянула.
— Помочь? — выдохнула она. — Каким образом? Поведав всему миру, как я покупала пояски с резинками и… и била свою дочь? Какая же вы… злая! Да, злая! Вы меня предали! Выложили все Бэнгсу.
— Ради всего святого, Шеба! Вас бы в любом случае разоблачили. Даже ваша собственная дочь догадывалась… А письма? Да как вы вообще могли надеяться сохранить тайну?
Шеба испепеляла меня взглядом.
— Господи, какой же я была дурой, что поверила вам. Сколько лжи и грязи в этих ваших листках…
— Нет там лжи, Шеба. Ничего нет, что вы не рассказали бы мне сами.
Шеба издала негодующий клекот.
— Да вы сумасшедшая! Почему я этого раньше не замечала? Вы сумасшедшая! Вы и впрямь верите, что там все правда, хотя пишете о том, чего сами не видели, о людях, которых не знаете.
— Так все писатели поступают.
— Так вы теперь писатель? — Она расхохоталась.
Я бросилась к ней, но забрать рукопись не смогла: подняв ее над головой, Шеба отпрыгнула в сторону.
— Шеба, послушайте, — продолжала я ее убеждать, — вы ведь не прочитали записки как следует. Разве можно получить о книге верное представление, перелистав страницы? Поймите, я вас защищаю.
— Дерьмо! Сплошное дерьмо! Вы не защищаете, а используете меня! Все это время притворялись моей подругой, а на самом деле собирали информацию…
Внезапно я разозлилась:
— Забыли, каково пришлось мне ? Изображать из себя вашу фрейлину…
Шеба меня не слышала.
— Боже, что за гадости вы пишете о моей семье, — продолжала она. — О Ричарде! Как же вы нас ненавидите! Единственное утешение старой девы, не так ли? Влезать в чужие семьи, разбирать по косточкам и тыкать носом в чужие грехи?
— Шеба, как вы можете? Я всего лишь…
— Не смейте указывать, что мне говорить! — заорала Шеба. — Перед вами женщина, которую ненавидит вся страна, не забыли? Мне грозит тюрьма! Я получила право говорить все, что захочу! — Она как безумная заметалась по комнате.
— Шеба! — Я тоже сорвалась на крик. — Из-за вас я потеряла работу! Об этом вы не подумали? На мою долю тоже досталось немало страданий. Мы в этом вместе. Вы и я. И, чтобы из этого выбраться, нужно сообща искать способ…
— Что?! Что это еще за «вы и я», что за «мы в этом вместе»? Да вы просто психопатка! Ричард был прав. Он всегда говорил, что вы демон в женском обличье.
— Не сомневаюсь. Ричард ревновал ко мне… — Я запнулась, увидев расширенные от ярости глаза Шебы.
Когда она вновь заговорила, ее голос был тих и страшен.
Когда она вновь заговорила, ее голос был тих и страшен.
— Ваша мания величия великолепна. Вы действительно считаете себя чем-то особенным. Так вот что я вам скажу. Вы никто. Прогорклая старая дева из Истбурна — и только. Вы недостойны даже чистить ботинки Ричарда!
Глава семнадцатая
Будь она проклята. Будь она проклята. Леди Мразь. Тощая идиотка. Вечно скромницу из себя разыгрывала, будто получила от жизни все блага, будто мы с ней на равных. Ой, Барбара, не надо так себя принижать! А стоило мне поверить, стоило положиться на наше равенство, вместо того чтобы ждать, когда она великодушно его предложит, — и она вне себя! В бешенстве. Ха! Что она без меня? Яйцо не способна сварить, черт бы ее побрал. Стерва неблагодарная.
* * *
Прошло сорок восемь часов с той минуты, когда Шеба бросила мне в лицо полные ненависти слова. Я сразу ушла из дома, а когда вернулась часа через два, Шеба уже поднялась в спальню, прихватив с собой мои записи. С тех пор так и сидит взаперти у себя, отказываясь выходить, отказываясь разговаривать со мной и есть что-либо приготовленное для нее моими руками. Выскальзывает из заточения только в туалет или перекусить на кухню. Утром я понимаю это по беспорядку на кухонном столе. А вчера ночью меня разбудил ее плач — или, вернее будет сказать, рыдания. И звуки не стихали несколько часов. Я так растревожилась, что в какой-то момент даже собралась позвонить Ричарду. Ближе к рассвету Шеба все-таки затихла, но этим утром нервы у меня на пределе.
К счастью, мне есть чем заняться. На днях сюда вернется Эдди, и потому я, как дервиш, скребу, мою и орудую пылесосом, чтобы дом сверкал к приезду хозяев. Признаться, я полюбила этот дом. Время, проведенное здесь, было горьким, конечно… Но ведь и насыщенным тоже, а в каком-то смысле даже прекрасным. Я ловлю себя на том, что все смотрю на вещи, стараясь запечатлеть их в памяти: выцветший халатик, который Шеба вечно оставляла на спинке дивана или просто на полу в коридоре; тисненая марокканская плитка на кухне; обтянутые бархатом вешалки в шкафах. Понятно, что память не всегда нам подчиняется. Нельзя осознанно решить, что ты унесешь с собой в будущее. Сейчас тебе что-то кажется незабываемым, но память смеется над твоей самонадеянностью. О-о, этого мне никогда не забыть, думаешь ты, любуясь парижской церковью Сакре-Кер в лучах заката. А годы спустя, когда пытаешься вызвать в памяти облик Сакре-Кер, он кажется смазанным и холодным, словно увиденный на почтовой открытке. Если через много лет что-то и отомкнет мою память об этом доме, то наверняка какая-нибудь неприметная, несущественная сейчас мелочь. Но, даже понимая это, я упорно веду свой учет, пытаясь запомнить все: пряный запах зубной пасты на травах, которой пользуется жена Эдди; длинные суставчатые тени, которые по вечерам отбрасывают деревья на пол в гостиной; душистое парное марево в ванной, откуда только что вышла Шеба.