Антония хихикнула и скроила шокированную мину.
Вызывающий цинизм по отношению к ученикам в обычаях школы Сент-Джордж, а Билл в этом деле заводила. Довольно неприятный тип, смею заметить, сидит вечно враскоряку, выставив на всеобщее обозрение засаленные в паху штаны. Одна из самых невыносимых его черт — уверенность в собственной неотразимой порочности и скандальном остроумии; заблуждение, которое такие, как Антония, с готовностью в нем поддерживают.
— Ах, Билл, — фальшиво укорила его Антония, натягивая юбку на колени.
— Не переживайте, — снисходительно обратился Билл к Шебе. — Со временем привыкнете к нашим мрачным нравам. — И улыбнулся великодушно: ни дать ни взять вельможа, осчастлививший простолюдинку своим дружелюбием. Затем окинул взглядом фигуру Шебы, и от меня не укрылось, как дрогнула его улыбка.
Женщины, оценивая другую женщину, склонны обращать внимание на детали: достоинства и изъяны фигуры, манеру одеваться. Отвлекаясь на какую-нибудь мелочь во внешности — очаровательную ямочку, оттопыренные уши или недостающую пуговичку, — мы зачастую уступаем мужчинам в способности сложить отдельные черты в цельный образ. Упоминаю об этом в качестве объяснения, почему я осознала красоту Шебы, только заметив реакцию Билла. Ну конечно, подумала я. Она ведь поразительно хороша собой. Шеба, с вежливой улыбкой пережидавшая фиглярскую перепалку Билла и Антонии, вновь нервно поправила прическу. Когда она подняла тонкие, длинные руки к китайской палочке в своем пучке, все ее тело вытянулось, а бюст подался вперед. Бюст балерины — два крепких, чуть удлиненных полушария, выступающих из грудной клетки.
Когда она подняла тонкие, длинные руки к китайской палочке в своем пучке, все ее тело вытянулось, а бюст подался вперед. Бюст балерины — два крепких, чуть удлиненных полушария, выступающих из грудной клетки. Глаза Билла расширились. Глаза Антонии сузились.
Шеба и Моусон продолжили круг знакомства по комнате. Я наблюдала за лицами учителей и убеждалась, что правильно оценила реакцию Билла. Мужчины оживлялись и начинали заигрывать. Женщины съеживались и мрачнели. Единственным исключением стада Элейн Клиффорд, выпускница нашей же школы, ныне учитель биологии в младших классах. В своей фамильярной манере — которой, кстати, нет ни малейшего оправдания — она вплотную подступила к Шебе и завела нахальный треп.
Наконец Моусон обернулся в мою сторону.
— Барбара! — заорал он, обрывая Элейн на полуфразе. — Идите-ка сюда, познакомьтесь с Шебой Харт.
Я сделала пару шагов и присоединилась к троице.
— Шеба будет преподавать искусство керамики, — повторил Моусон. — Вы ведь знаете, что мы давно искали замену миссис Сипвитч. Нам здорово повезло с Шебой.
При этих словах на щеках Шебы загорелось по маленькому, идеально круглому пунцовому пятнышку.
— Барбара Коветт, — представил меня Моусон. — Один из наших столпов. Боюсь, если Барбара нас покинет, школе Сент-Джордж придет конец.
Шеба остановила на мне внимательный взгляд. Я прикинула ее возраст — лет тридцать пять. (На деле ей уже исполнилось сорок; близился сорок первый день рождения.) Протянутая для приветствия ладонь была красной, широкой и довольно заскорузлой на ощупь.
— Замечательно, когда вас так ценят, правда? — произнесла она с улыбкой. Ее тон трудно было расшифровать, но мне в нем послышалась нотка искренней симпатии, словно Шеба сразу поняла, до чего способна довести опека Моусона.
— Шеба? Как царица Савская? — уточнила я.
— Нет. Уменьшительное от Батшебы.
— Вот оно что. И какой персонаж имели в виду ваши родители — библейский или из Гарди?[1]
Еще одна улыбка.
— Не знаю. По-моему, им просто понравилось имя.
— Если возникнут вопросы относительно нашей школы, — продолжал Моусон, — обращайтесь к Барбаре. Она здесь знает каждый уголок.
— Отлично! Я не забуду, — сказала Шеба.
Считается, что у аристократии всегда каша во рту. Слушая Шебу, такого никто не сказал бы. Она произносила слова звонко и четко, как если бы у нее не то что каши — ни одной пломбы во рту не было.
— О! Какая прелесть! — восхитилась Элейн и как мартышка ткнула пальцем в сережки Шебы, продемонстрировав мне воспаленно-красную подмышку с тенью черной щетины. Признаться, я не терплю в женщинах подобной неопрятности. Уж лучше французская растительность под мышками, чем трехдневная колючая поросль. — Просто изумительные сережки. Где покупали?
Сэнди Пабблем, наш директор, настаивает на принятии в штат таких, как Элейн: мол, авторитет школы поднимает тот факт, что бывшие ученики возвращаются в ее стены, дабы «вернуть долг». Беда в том, что учителя из наших выпускников никудышные. Не потому, что они ровным счетом ничего не знают (хотя это истинная правда). И не потому, что кичатся собственным невежеством (я однажды слышала, как Элейн радостно назвала Бориса Ельцина «тем русским с совершенно лысым черепом»). Проблема эта личностная. Видите ли, работать в школу Сент-Джордж приходят лишь самые бесхарактерные из выпускников, которые за стенами альма-матер прячутся от опасностей внешнего мира. Они цепляются за школу как за спасательный круг и не делают даже попыток выплыть самостоятельно. Иногда я представляю, как бывшие ученики этих бывших выпускников тоже придут сюда работать и выпускать следующих бывших учеников, которые тоже сюда вернутся.