А путник все прибавлял и прибавлял шаг, ибо ему предстояло преодолеть немалое расстояние — аж до самой горы Хармашхатар-хедь. У приходской церкви района Уйлак он, кинув неодобрительный взгляд на ее вызолоченный, увенчанный ажурным католическим крестом шпиль, сел в автобус, идущий до самого конца проспекта Сепвёлди. Заплатив контролеру два форинта за поездку, он получил разовый талон синего цвета и занял последнее в ряду место у окна, специально отвернувшись к запотевшему стеклу. Но остерегался он напрасно, ибо продавшая ему билет женщина, пожилая и задерганная невиданным наплывом пассажиров, в тот же миг забыла про этого странного человека, не обратив никакого внимания ни на его скрытое капюшоном лицо, ни на необычной формы руку, затянутую в непроницаемую кожаную перчатку.
За окном автобуса медленно проплывали стены домов, до неузнаваемости искаженные мутным водным потоком, непрерывно льющимся с разверзшихся небес. Зима в Венгрии — далеко не самое приятное время года, и трясущийся в автобусе путник привык проводить его совсем не так, как сейчас, но сегодня у него попросту не было иного выбора. Уж слишком многое и неожиданное произошло за последние дни, вот и пришлось ему покинуть Убежище под храмом да отправиться в сей долгий путь, морщась от кислого, гнилостного запаха окружающих его людей. Это ведь только самим смертным кажется, будто человек благоухает изысканным ароматом используемых им духов. А на самом деле — человек недолговечное существо, стареющее и разрушающееся за несчастные пятьдесят — шестьдесят лет, пахнет тем, чем и положено пахнуть всему нежизнеспособному: резкой вонью разложения и миазмами могильного праха. Вот почему, абстрагируясь от толпы, путник предпочитал хладнокровно смотреть в окно, не уставая удивляться мощи этого величественного города, уже пережившего и намеревающегося пережить еще немало сотен человеческих поколений, ошибочно считавших древний Будапешт своей собственностью. О нет, это далеко не так! Город никогда не принадлежал людям, это они принадлежали ему целиком и полностью, уходя и приходя так мимолетно, что огромная столица даже не успевала заметить очередную смену населяющих ее жителей, уделяя им внимания ничуть не больше того, что уделяет мудрый зверь ползающим по нему насекомым.
Досадно, неудобно — да и только… И следует признать, что молчаливый путник совсем неспроста относился к своему городу с неким переходящим в благоговение уважением, признавая за ним полное и законное право пренебрегать интересами хрупких смертных созданий. Сам он обоснованно причислял себя к абсолютно иному роду, изначально входя в некое — весьма ограниченное — число тех, кто городу не принадлежал, а, наоборот, на протяжении столетий хранил и оберегал его традиции — и потому знал о Будапеште все.
Невесомые снежинки легкомысленно стукались о грязное стекло и тут же резвыми мутными каплями скатывались вниз, проделывая это настолько быстро и бессмысленно, что успевали опережать даже размеренный ход времени, сегодня — словно замерзший от холода и слегка притормозивший. И пожалуй, только время да еще дорогие, не стирающиеся из сердца воспоминания о прошлом, помогающие легче понимать сумбурное настоящее и предвидеть туманное будущее, занимали мысли этого чрезвычайно сдержанного в проявлениях эмоций путника. Мужчина устало склонил на грудь прикрытую капюшоном голову и неподвижно замер в мягком автобусном кресле, дыша столь редко и тихо, что казался неживым. Он вспоминал…
Они пришли сюда первыми, с кровью и потерями отвоевав сей благодатный край у необузданных наездников-скифов. Их, гордых сыновей Римской империи, с первого взгляда заворожили эти зеленые холмы, гостеприимно омыли волны величаво катящейся голубой реки и безудержно опьянил вкус местного винограда — сладкого и золотистого, как лучи взрастившего его солнца. Назвав свою новую провинцию Паннонией (Благодатной), легионеры спешно отстраивали военное поселение Аквинк, в первую очередь старательно возводя роскошный беломраморный храм бога Митры — сына солнца. Солдат сопровождало некоторое количество прибывших из Рима жрецов, среди которых находился и дремлющий нынче в автобусе путник.
С той поры минуло почти два тысячелетия…
Мы способны не замечать неумолимый ход эпох лишь в том случае, если время тоже не замечает нас, не торопясь побыстрее погрузить нашу жизнь в пучину великого небытия. Но, увы, желанного удела избранных, способных противостоять испепеляющему дуновению времени, удостаиваются не многие, а только те, кто добровольно отказался от человеческого облика и, что еще ужаснее, от человеческой души, со всеми присущими ей качествами и недостатками: умением любить и ненавидеть, пониманием доброты и неприятием зла, желанием отличать свет от тьмы. Бессмертие всегда приравнивается к безразличию, в котором уже не имеет никакого значения вкус вина, нежность поцелуя, улыбка ребенка. Бессмертие — безлико, ибо практически не подвержено воздействию самых значимых критериев вечности: жизни и смерти. К нему испокон веков стремились храбрецы и мудрецы, за него сражались герои и злодеи, его искали алхимики и философы, воспевали поэты и певцы, но досталось оно отнюдь не им…