Внезапно стоящий у меня за спиной приемник включился сам собой, наполняя комнату звуками печальной мелодии. Хрустально звенела арфа, томно вздыхал кларнет, а грудной женский голос пел, давая ответ на все мои невысказанные вопросы:
Ты ушел, а душа моя — мечется,
Словно тень на тюремной стене,
И твержу я себе: «Ох, не лечится
Та болезнь, что гнездится во мне!»
Раздуваясь, растет метастазами,
Мучит болью и днем, и во сне
То, что было всего лишь проказами
Между мной и тобой по весне.
То, что было игрою и шутками,
Нам дарило веселье и смех,
Возносило на небо минутками
И ввергало секундами в грех.
А сейчас разъедает, как щелоком,
Душу жжет изнутри угольком,
Тянет жилы и тащит прочь волоком,
Воет злым недобитым зверьком…
Вырезать из себя буду бритвами,
Да поглубже, уж так, чтобы в кровь,
Откупаться святыми молитвами
От того, что зовется — Любовь…
«Ты ушел… Вадим, вернись! — словно в бреду повторяла я.
То, что было игрою и шутками,
Нам дарило веселье и смех,
Возносило на небо минутками
И ввергало секундами в грех.
А сейчас разъедает, как щелоком,
Душу жжет изнутри угольком,
Тянет жилы и тащит прочь волоком,
Воет злым недобитым зверьком…
Вырезать из себя буду бритвами,
Да поглубже, уж так, чтобы в кровь,
Откупаться святыми молитвами
От того, что зовется — Любовь…
«Ты ушел… Вадим, вернись! — словно в бреду повторяла я. — Нет, я не могу тебя потерять! Я должна догнать тебя, остановить и обнять… Я не хочу убивать свою любовь…»
Свечи оплывали бесформенными огарками, а одеяло на расстеленной кровати алело призывно и бесстыдно, становясь похожим на лужу свежепролитой крови. Жар слепого неутоленного любовного желания до предела накалял комнату, заставляя меня кусать свои набухшие губы… Я почувствовала, что задыхаюсь, и рванула шелковый пеньюар, обнажая грудь. Всеми фибрами души, каждой клеткой тела я ощущала — он идет, он уже близко…
Неожиданно дверь беззвучно распахнулась…
Из коридора повеяло свежим зимним холодом. По стенам поползли серебристые пятна изморози, отгоняя адский жар и остужая мой затуманенный страстью рассудок. Я вздрогнула, стыдливо опустила глаза и запахнула одежду, понимая — я едва не совершила нечто непоправимое. Проигрыватель умолк, покрылся льдом и взорвался, рассыпавшись фейерверком пластиковых обломков…
На пороге стоял Рейн…
Он сидел за столом напротив меня и, изящно орудуя ножом и вилкой, вкушал остывшую курицу. Причем именно вкушал, а не ел — настолько отточено-аристократическими представлялись мне все его движения. Его глаза смотрели на меня снисходительно и чуть отстраненно, но я замечала горячие точки, постепенно разгорающиеся в их ледяной глубине. Оказывается, Воин дождя, всегда безупречно равнодушный и корректный, слишком во многом остался человеком и тоже умеет радоваться, страдать, вожделеть…
Стремясь утвердиться в своих сомнительных выводах относительно его сексуальной уязвимости, я томно потянулась, откинула назад распущенные волосы и позволила шелковому пеньюару обольстительно соскользнуть с моего голого плеча…
Рейн тяжело сглотнул и моргнул, буквально пожирая меня глазами:
— Ты такая сладкая, так бы и съел тебя всю… — Он попытался, чтобы эти слова прозвучали как шутка, но его голос дрогнул, выдавая истинные чувства мужчины.
— Запивать будешь? — игриво улыбнулась я, разливая по бокалам розовое пряно благоухающее кьянти.
Изгой откинулся на спинку стула и бурно расхохотался:
— Порази меня стрела Аримана, я и не подозревал, как хорошо ты умеешь владеть собой, моя госпожа!
Я улыбнулась еще приветливее:
— Когда я увидела тебя в дверях, то подумала — сейчас ты меня ударишь! Кажется, за время твоего отсутствия я чуть не совершила огромную глупость. И после этого ты еще находишь меня умной?
— Если женщина глупа — то ее бесполезно бить! — философски парировал он, пристально следя за моей мимикой. — А если умна — то поздно…
Я пренебрежительно фыркнула:
— Стараешься убедить меня в том, что якобы понимаешь женщин?
— Женщин не нужно понимать, — он отпил вино и теперь смотрел на меня так, будто бросал вызов, — их нужно просто любить!
Я покраснела и смущенно опустила ресницы.
— А если умна — то поздно…
Я пренебрежительно фыркнула:
— Стараешься убедить меня в том, что якобы понимаешь женщин?
— Женщин не нужно понимать, — он отпил вино и теперь смотрел на меня так, будто бросал вызов, — их нужно просто любить!
Я покраснела и смущенно опустила ресницы. Выходит, я сильно ошибалась, считая Рейна холодным. Под толстой ледяной скорлупой, почему-то покрывающей его сердце, скрывалась знойная, ранимая натура, бог весть зачем старающаяся выглядеть огрубевшей и непробиваемой. Я слишком плохо знала этого мужчину, такого противоречивого и непредсказуемого… Возбуждающее покалывание возникло у меня в груди, волной прокатившись по позвоночнику и спустившись ниже, в живот… Я испуганно прислушалась к своим ощущениям, пытаясь скрыть их от Рейна. «Хоть бы он не догадался, — мысленно вскричала я, — о том, что я хочу его почти до потери сознания!»
— Он хочет тебя! — гневно произнес Изгой, указывая на оплывшую свечу. — Ты не просто нужна ему в качестве орудия спасения, здесь примешано что-то личное!