— Ну… так вы со мной, а? Можно мне всем говорить, что вы — в моем отряде?
— Можно.
— А-а… — юноша набирался смелости постепенно, — что было ночью? Понок и Митик глаз с вас не сводят. Что было-то?
— Да ничего особого… Я встретил своего старого знакомого, а оказалось, что и Митик его знает, только под другим именем.
— Что ж за знакомый-то такой? — не скрываемое теперь любопытство прямо-таки сочилось из юноши.
— Да ты про него тоже, конечно, слыхал. Здесь его зовут Отец-Лес, — ответствовал Ингви с кривой улыбочкой, — знаешь такого?
Затем, больше не глядя на пораженного Павлона, нагнулся, поднял ножны с Черной Молнией и принялся возиться, пристраивая на место ремешки и лямочки, при помощи которых он крепил меч на спине. Их отряд первым собрался в путь, причем Ингви с друзьями пропустил местных вперед, намереваясь пристроиться в арьергарде «войска» из Ольшанки. Отойдя от места ночевки несколько сот метров, Кендаг придержал Ингви за локоть. Когда они достаточно отстали от местных, он спросил:
— И все же, мне хочется узнать поподробнее… Ингви, их — Отец-Лес… это… Отец? Черный?
— Ну да.
— А что ему здесь надо? Зачем он связался с этими?
— Понятия не имею, — Ингви равнодушно пожал плечами, — он их бог. Он планирует, что они ему для чего-то потом пригодятся. Для этого подкармливает, приучает к себе, дает им ману. Мне это не очень интересно — я только выяснил, откуда друиды берут сырье для своей волшбы. И все. А ты ревнуешь его?..
— Шутишь… А тебе…
— Он меня узнал. Сказал — еще увидимся.
— Ага… — Кендаг отвернулся от Ингви и вся группа ускорила шаг, догоняя ольшанцев, которые уже начали с тревогой оглядываться назад. Еще два дня прошло в движении на север. У Ингви больше никто не пытался выяснить подробности его ночного приключения, ополченцы Тринии их больше не догоняли — все было довольно обыденно. Шли, ночевали на полянах у дороги… Дважды они встречали на дороге отряды вооруженных людей, спешащих по зову Карамока Хромого, Стража Побережья. Будущие соратники глядели друг на друга без каких-то эмоций — равнодушно кивали и проходили мимо. Наконец на дороге их встретила застава — шестеро дружинников, на круглых щитах которых красовалась эмблема — грубо намалеванная красная ладонь с растопыренными пальцами.
— Это воины из дружины Карамока, лучшие бойцы нашей страны, — пояснил Павлон, затем он объявил стражам, кто он и откуда.
Один из дружинников повел вновь прибывших в лагерь.
— Это воины из дружины Карамока, лучшие бойцы нашей страны, — пояснил Павлон, затем он объявил стражам, кто он и откуда.
Один из дружинников повел вновь прибывших в лагерь. Там указал место, где людям из Ольшанки надлежало расположиться, и пошел доложить Карамоку. Лагерь представлял собой лощину, отделенную от близкого уже моря грядой холмов и неширокой полоской леса. К моменту прибытия ольшанского ополчения там уже расположилось несколько сот человек — жгли костры, пили пиво, жрали и дрыхли… Ингви спросил у Павлона:
— А как Карамок узнал, что викинги нападут именно здесь?
— Удалось взять пленных. Карамок их расспросил.
— И они все рассказали? — в голосе Ингви сквозило недоверие.
— Когда спрашивает Карамок, невозможно ничего утаить, — напыщенным тоном ответил юный воин и указал в сторону.
Глянув в указанном направлении, Ингви увидел три привязанных к столбам чудовищно изуродованных тела. По крайней мере один пленный был еще жив…
* * *
К вечеру в лагерь подтянулись все отряды. Дружинники Карамока указали каждому вновь явившемуся тану место для лагеря, затем слуги Стража Побережья выкатили пузатые бочонки с пивом и вынесли горы снеди — тех, кто уже занял места в лагере, снабжали централизованно. С костром возникли проблемы — весь сухостой уже спалили, приходилось отправляться довольно далеко в лес за хворостом или рубить деревья у опушки — но зато потом возиться с ветвями и сучьями… Я побрел по лагерю, смотрел и слушал. Напившись пива, угрюмые ополченцы превращались в шаловливых детей: орали, пели, прыгали через костры, несколько человек, раздевшись до пояса, боролись — и на потных лоснящихся телах кроваво играли отблески костров… Все было пьяно, грязно, мерзко. А неподалеку умирал у столба последний из пленных северян…
Мое внимание привлекло хрипловатое надрывное нытье — старик в лохматой шкуре (по-видимому, профессиональный бард и сказитель) нараспев декламировал некую эпическую историю. Сидевшим у костра воинам сюжет был знаком — они тихо постукивали в такт рукоятками секир и мечей о щиты, некоторые негромко подпевали. Услышав что-то знакомое, я подошел поближе и, остановившись у границы освещенного пламенем круга, прислушался. Бард излагал старинные предания этого края:
— Некогда жил весь народ свободно и вольною… О-о-о… («О-о-о…» — подтянули воины) Всех могущественней были два друга — Хаверк и Сальтовк… Их дружины были храбры, их девы были прекрасны… Их нивы были тучны, а стада не считаны… О-о-о…
Дальше старик воспел отдельно храбрость и доблесть каждого из этих мужей и рассказал, как они ставили на уши всю округу своими молодецкими набегами. Не было ничего такого, что «видел бы их глаз — и не схватила бы их рука», то есть побратимы то порознь, то объединившись, грабили окрестные деревни. Наконец бесчинства этих молодцов вконец надоели соседним правителям — и против Сальтовка и Хаверка выступили «семь танов, семь королей» — такая формулировка свидетельствовала, что в устной традиции еще хранится память о временах, когда эти понятия были тождественны. Короче говоря, семь родоначальников окрестных племен сразились с дружинами двух этих молодцов, но потерпели поражение. В бою Сальтовк был ранен, упал — Хаверк прикрыл его своим щитом, «который не смогли бы поднять и семь зрелых мужей», а затем побратимы обнялись на кровавом поле, подтвердили союзные клятвы и отправились мстить семерым королям — то есть грабить лишившиеся защитников поселения. Среди взятой в походе добычи была дева невиданной красы — дочь короля Адарака, тана города Пестрива — прекрасная Илинка.
Дальше, как водится вчерашние побратимы рассорились, поскольку на деву положил глаз Хаверк, а по жребию он досталась Сальтовку — и он, кстати, понравился ей, что не имело при дележе никакого значения, но все же сыграло затем определенную роль. Хаверк воззвал к лучшим чувствам Сальтовка — мол, я же тебя спас в бою, так давай, мол, не жмись — гони девицу. Тот согласился, но… Девица после свадебного пира, на котором хитростью опоила героя, перерезала горло Хаверку и сбежала к его приятелю. Тогда сыны Хаверка (ага!) — числом двенадцать, никогда до этого места в легенде не упоминавшиеся, нападают на изменника, рубят его в капусту, женятся все скопом на Илинке, так что к концу этой свадьбы она и помирает, а дети Сальтовка разбегаются по окрестным семи деревням, которые их покойный папаша только что ограбил — и призывают к мести. Естественно (то есть естественно для произведения этого жанра) весь край поднимется против сынов Хаверка и те после недолгой безуспешной борьбы трусливо бегут. Садятся в лодьи и плывут в дальние страны (а я мог бы уточнить — в Легонт, что в Сантлаке), где теряют гордость и подаются в услужение «детям ложных богов»… Вот такая коллизия… Но люди, приплывшие когда-то в Мир, ничего этого не помнят. «Как пришли в Мир люди — не знает никто», так, кажется, говорится в «Хроникуме», что я читывал в старые добрые времена в библиотеке Альдийских королей…
Тут меня разыскали Филька с Ннаонной и позвали к нашему костру. Сам великий непобедимый Карамок устраивал вечерний обход — и Павлон звал меня вернуться и поприсутствовать. Его можно было понять — сейчас все вновь прибывшие таны демонстрируют грозному Стражу Побережья своих вояк, стараясь щегольнуть их доспехами и молодецким видом. Наш захудалый предводитель тоже надеялся не ударить в грязь лицом, предъявив нас — потому что с теми, кого он привел из своей Ольшанки, он рисковал стать посмешищем всего войска… А ведь буквально в двух шагах от его костра расположился конкурент и соперник в его матримональных замыслах — тан из Тринии, который тоже сватается к дочке Как-его-там Богатого… Богатого — тут не до шуток!