Виконт, воспользовавшись паузой в разговоре, опять сел на своего любимого конька и начал ругать «революсьон», от которого плавно перешел к своему тяжелому материальному положению. Я не сразу понял, какое отношение имеет laid (гадкий) Робеспьер к выражению deux cents (двести) рублей. Однако постепенно выяснилось, что столько он хочет получать за свой урок.
Не знаю, чем руководствовался француз, заламывая такую фантастическую цену. Возможно, до него дошли слухи о моих высоких гонорарах, или его подвела жадность.
Перебор был его ошибкой. С одной стороны, у меня не было таких денег, с другой, если бы даже они и были, его товар не имел такую высокую цену. Решение учить Алю возникло спонтанно, и не было ни для меня, ни для нее вопросом жизни и смерти. Тем более, я не знал квалификацию виконта как преподавателя, и будет ли толк от занятий с ним.
Мне не очень нравилось, как он поглядывает на Алю (с чем я был готов смириться), но оккупантские замашки эмигранта, возжелавшего обуть «белого дикаря», меня возмутили.
Запроси он пятьдесят рублей (столько стоила крепостная девушка), я бы постеснялся торговаться, но двести был наглый перебор!
Я за такие деньги мог выкупить и отпустить на свободу целую крестьянскую семью, а не пижонить своим благосостоянием перед недоделанным контрреволюционером.
— Я считаю, что за урок вам будет достаточно и трех рублей, — слащаво улыбаясь, сообщил я.
— Trois cents (триста) рубли! — обрадовался француз.
— Нет труа сан, труа рубля. Три рубля, понимаешь? — для наглядности я показал ему три пальца.
Де Шантре вспыхнул, хотел возникнуть, но, видимо, вспомнив о моих фехтовальных талантах, не рискнул особенно распаляться. Он предпочел разразиться длинной речью и рассказать о ранах великой Франции и коварстве революционеров. Опять покатили Дантон, Марат, Робеспьер. Обличив подлых палачей отечества, в заключение он снизил цену до сан (ста) рублей.
Я, в свою очередь, припомнил сожжение Москвы, которое произойдет через тринадцать лет, жлобство «Парижского клуба», отказавшегося списать России советские долги, и поднял цену до четырех рублей.
Начался торг. Я откровенно измывался над титулованным аристократом и прибавлял по гривеннику, в то время, как он сбрасывал цену десятками рублей. Сошлись мы на шести рублях тридцати копейках.
Впоследствии выяснилось, что француз все-таки меня объегорил. При расчете он потребовал оплату серебром, что составило на тот момент около одиннадцати рублей ассигнациями.
Скорее всего, и это была нереальная цена, о чем я подумал, заметив, как втайне радуется де Шантре.
Оставляя его наедине с ученицей, я предупредил, что буду следить за качеством занятий и не стану ему платить, если вместо учебы он будет ругать Марата и Робеспьера.
Мое физическое состояние было еще не совсем хорошим, и я отложил визиты к больным на послеобеденное время. Вместо работы я отправился в сарай к Ивану испытывать пистолеты. Иван, засидевшись без дела, искал возможность чем-нибудь развлечься и вплотную занялся нашими новыми лошадками.
Гнедые были не очень породистыми кобылками, хотя и заводского разведения. Стоили они по оценке Ивана рублей по триста, что для заводских лошадей было дешево. Приличная кавалерийская лошадь в это время стоила от двух до четырех тысяч рублей ассигнациями. Однако, у наших лошадок были симпатичные морды, красивый окрас, да и бегали они вполне резво.
Я застал своего «камердинера» за чисткой и так очень ухоженных животных. Пришлось отвлечь его от этого увлекательного занятия и пригласить съездить за город. Пока Иван запрягал экипаж, я из обрезка доски сделал мишень, нарисовав на ней портновским мелом круги.
Мы отъехали в глухое место, распрягли лошадей и, стреножив, отпустили самостоятельно пастись. Потом Иван принялся заряжать пистолеты.
То, как он это делал, мне не понравилось. Порох он насыпал из рожка на глаз, потом вкатил круглую пулю в ствол.
Как ни далек я был от военного дела, однако, понимал, что от точного соблюдения стандартов зависит меткость стрельбы. Наши пистолеты явно нуждались в техническом усовершенствовании.
Стреляли мы с десяти шагов. Получилось это у нас отвратительно. Я не попал в мишень ни разу, а Иван всего два раза из пяти зацепил пулями край доски.
Я вспомнил, как меня учили стрелять в армии, когда проходил «Курс молодого бойца». Сначала методика тренировок казалась мне полным идиотизмом, но первые же учебные стрельбы показали, что те, кто ею не пренебрегал, стреляют на порядок лучше ленивых или недисциплинированных солдат. Так что к моим разнообразным обязанностям прибавлялась еще одна: научиться хорошо и метко стрелять.
Глава девятая
Как бы я ни храбрился, но постоянно чувствовал, что мне дышат в затылок и готовят западни, а это было очень неприятно. Круг недругов был определен и понятен, но как к ним подобраться, и что они собой представляют, я не понимал.
Иван в таких вещах понимал больше моего, он сам принадлежал к кругу таинственных существ. Но на него я не очень рассчитывал, он сразу начинал сбиваться на мистику и предопределение свыше. Я ничего против «предопределения» не имею, но такой подход снижает волевые качества. Зачем напрягаться, если и так все решается без нашего участия.