Собрав приличную сумму, я взялся за дело с наследством сам и чудесным образом решил все вопросы за два дня. Причем почти не остался внакладе.
Один из главных вымогателей, некто Семен Полуэктович Пронин, выбил из меня за свою не самую главную подпись на казенном документе пятьсот рублей ассигнациями. После чего соизволил заболеть почечными коликами и обратился ко мне за помощью.
Встреча наша была сердечной, но не радостной. Семен Полуэктович решил, что халява ему так и будет катить всю оставшуюся жизнь, раскатал губу вылечится у меня бесплатно. Этого ему не удалось…
Бой был кровавый, но неравный, хотя Полуэктович и сражался за свой кошелек как лев. Но на моей стороне были адские боли в почках и угроза неминуемой смерти.
Однако даже такие союзники долго не могли справиться с его жлобской сущностью. Мои запугивания зашли так далеко, что даже пригласили священника для его соборования. Ничто не могло смягчить твердое, скаредное сердце! Но я все-таки добил его рвотными и слабительными средствами. Такого коварства и жестокости несчастный столоначальник не вынес и вынужден был платить.
Единственное, о чем я жалел, оставляя его на этом свете — это о том, что у меня для нашего плодотворного общения не достало времени. Будь у меня возможность заняться Прониным капитально, лечение обошлось бы ему не в тысячу рублей, а во все наворованное состояние.
Между делами я сумел пристроить своих лесных разбойников к предку в крепостные крестьяне. За сто рублей ловкач писарь состряпал фальшивую купчую крепость о том, что Антон Иванович будто бы купил крестьян на вывоз, а Писарев собрат и коллега внес их имена в Ревизские сказки.
Отказались идти в крепостные только атаман и раненый солдат. Они решили пробираться на Северный Кавказ к кабардинцам. Остальные, намыкавшись в бегах, плакали от счастья, что могут вернуться к убогой, нищей крестьянской жизни.
Наконец беготня и хлопоты кончились. Я завершил свои дела на ниве здравоохранения, устроил прощальный ужин для новых друзей и приятелей и был готов трогаться в путь.
Антон Иванович возвращался в столицу не бедным офицером, потомком «игрою счастия обиженных родов», а помещиком средней руки, на собственной карете с челядью. Как я ни уговаривал его отказаться от лишних людей и экипажей, переубедить новоявленного барина мне не удалось.
Поэтому наш конный «поезд» состоял из старинной кареты-рыдвана, тяжелой, вычурно отделанной, со всевозможными комфортабельными прибамбасами, моей легкой коляски и брички.
Путешествие «на своих» с «кормежкой», предполагало неспешное передвижение до ста верст в день в хорошую погоду и сколько получится в плохую. Обычно делалось это следующим порядком: выезжали после ночевки очень рано, по росному холодку и преодолевали в первый заход верст пятьдесят.
После этого устраивали долгий привал с кормежкой и отдыхом лошадям.
Второй отрезок пути падал на вечернее время и продолжался до темноты. Для ночевок выбирались, по возможности, живописные места или деревни, где специально назначенные крестьяне устраивали проезжающих по избам.
Сами крестьяне к этой повинности относились без энтузиазма и всячески увиливали от бесплатных хлопот. Поэтому, если позволяла погода, приятнее было ночевать на природе.
Ямские станции, обязанные предоставлять путникам пристанище и пищу, как правило, занимались только лошадьми и очень редко — удобствами путешественников. Лучший вариант был ездить со всем своим, чтобы не зависеть от корысти и разгильдяйства станционных смотрителей.
Однако тяжелая поклажа сильно замедляла движение, и многие предпочитали езду «на перекладных». Такой способ путешествия в два-три раза убыстрял поездку, но стоил больших денег и нервов.
Станционные смотрители выдавали лошадей по чинам или за взятки, потому путнику без генеральских эполет или толстого кошелька приходилось претерпевать массу задержек и унижений.
Антон Иванович, будучи всего-навсего поручиком, хотя и лейб-гвардейским, нахлебался в приватных поездках радостей российских дорог и, когда у него появилась возможность, предпочел быть ни от кого не зависимым. Зависимым от его капризов и амбиций оказался я. Впрочем, мое нетерпение умеряли спутники, доказывая, что на Руси ничего быстро не делается, и как бы я ни медлил, все равно приеду раньше времени.
В принципе, если бы не беспокойство об Але, неспешный вояж мог доставить большое удовольствие. Сухие, летние дороги были хоть и пыльными, но мягкими. Идиллические ландшафты, не изувеченные нашей варварской цивилизацией, радовали взор. К этому добавлялся покой и широта просторов, доброжелательность жителей и чистые реки, изобилующие рыбой.
Наконец, общими стараниями все препятствия оказались устранены. Припасы и одежда готовы и уложены в сундуки. Лошади перекованы. Соседи и приятели выпили за нашу удачную дорогу море вина и водки. Мы отстояли заутреню и, помолись Богу, ранним утром лета 1799 года, отправились навстречу судьбе и новым приключениям.