После того как устроился Рюэльский мир, принц де Конде стал вести себя по отношению не только к Мазарини (его он вообще считал плебеем), но и к Анне Австрийской так дерзко, что всем стало ясно, что произошел открытый разрыв между ним и двором. При этом, как очень верно подмечает де Куртиль в своих «Мемуарах графа де Рошфора», «принц де Конде имел мощную поддержку в Парламенте и среди народа. Его репутация, базировавшаяся на большом количестве одержанных им побед, притягивала к нему людей. Он был возмущен тем, как с ним обошлись, но его главным побудительным мотивом было желание сделать себе еще лучшую карьеру, чем у него была, что и показало его дальнейшее поведение».
В оппозиции, в которую встал принц де Конде, уже находились его знатные родственники — младший брат принц де Конти и муж их сестры герцог де Лонгвилль, которые в силу ряда обстоятельств сами реально возглавить движение не могли. Вот как характеризует их все тот же кардинал де Рец. По его словам, герцог де Лонгвилль «был умен и опытен; он легко входил во враждебные двору партии и еще легче из них выходил; он был малодушен, нерешителен и недоверчив», а де Конти — «как вождь партии был нуль и в движении участвовал лишь постольку, поскольку был принцем крови».
Принц де Конде — это было совсем другое дело. Он охотно вступил в переговоры с оппозиционерами, которые очень на него рассчитывали. Вместе с тем, как пишет де Куртиль, «одновременно со стремлением показать всем, что он непримирим с Мазарини, он тайно вел с ним переговоры, что говорило о том, что если удовлетворят его требования, он не только готов поддержать его, но и даже восстановить с ним дружеские отношения». Эти переговоры зашли в безнадежный тупик. Дело в том, что «амбиции принца были таковы, что он выдвигал все новые и новые требования по мере того, как удовлетворялись предыдущие».
В результате все закончилось тем, что в начале января 1650 года по приказанию кардинала Мазарини принц де Конде был заключен в тюрьму Венсеннского замка. Кардинал приказал арестовать также принца де Конти и герцога де Лонгвилля.
Только Мазарини мог нанести такой мгновенный и неожиданный удар. — Как мастерски накинули сеть: поймали разом льва, обезьяну и лисицу, — восхищенно заметил по этому поводу брат Людовика XIII Гастон Орлеанский, тоже претендовавший на французский трон.
Оставшиеся на свободе сторонники арестованных решили бороться за их освобождение. Так началась так называемая Фронда Принцев — ее виконт де Сегюр назвал «шутовской революцией». Эта фронда и в самом деле больше походила на перетасовку карт в колоде, в которой каждая масть только и делала, что враждовала между собой, заключая и разрывая союзы с другими мастями, что только усиливало чудовищную неразбериху.
В тюрьме три видных аристократа пробыли тринадцать месяцев, и в феврале 1651 года Мазарини вынужден был их освободить.
Освобожденный принц де Конде тут же встал во главе новой Фронды, объявив, что намеревается свергнуть Мазарини, стать у власти и даже обратить свои владения в независимое государство. Что касается королевы-матери и Людовика XIV, то он заявил: — Меня зовут Луи де Бурбон-Конде, и я не хочу потрясать корону.
Его ближайшим соратником стал его младший брат принц де Конти.
В сентябре 1651 года принц де Конде собрал на юге страны, в городе Бордо, дворянское ополчение, подчинил себе все южные провинции и стал готовить новый поход на Париж. Под его знамена встало немало французских аристократов, недовольных действиями правительства и лично кардинала Мазарини.
Кроме того, в ноябре того же года принц де Конде подписал с испанским королем Филиппом IV Мадридский мирный договор. На это решение принца повлияло обещание испанцев оказать ему военную и финансовую помощь.
Однако, пользуясь выражением кардинала де Реца, «провидению не угодно было благословить» планы принца.
Армия принца де Конде двинулась на Париж. Но городской гарнизон оказался начеку, и войска мятежного принца обнаружили перед собой запертые и охраняемые ворота. Сверх того, с неприятным изумлением они обнаружили, что со стороны Сен-Антуанского предместья на них движутся полки виконта де Тюренна, не скрывавшие своих враждебных намерений. Мушкетные залпы со стороны маршала подтвердили его намерения, и под стенами столицы завязался ожесточенный бой.
После нескольких часов отчаянной резни войска принца де Конде прижали к стенам Парижа; казалось, ему грозило неминуемое поражение. Путаница при этом была такая, что солдаты различных воюющих сторон могли отличать себя только по цвету шарфа (сторонники короля носили белые шарфы, сторонники принца — желтые, сторонники кардинала Мазарини — зеленые, кто-то носил на шляпах полоски белой бумаги, кто-то — соломинки). Воевавших на стороне де Конде испанцев хотя бы можно было отличить по униформе. Но тут вдруг заговорили пушки Бастилии…
Кто стрелял? В кого? Понять поначалу было невозможно. Лишь потом выяснилось, что это была помощь победителю при Рокруа. Но почему из Парижа, который он же и пытался взять штурмом?
Как говорят французы, в каждом деле ищите женщину, и в данном случае правота этой поговорки подтвердилась в полной мере. Это оказалась герцогиня Анна-Мария Орлеанская, или, как ее еще называли, «Великая Мадемуазель». Она была второй дочерью Гастона Орлеанского, брата короля Людовика XIII, и имела титул герцогини де Монпансье. Именно эта милая во всех отношениях дама и приказала коменданту Бастилии открыть огонь по королевским войскам. Тот подчинился, и герцогиня сама встала у одной из пушек, сама стала наводить ее и подносить огонь к запальному фитилю, торжествующе крича при каждом громовом ударе пушечного выстрела и потом восторженно следя за полетом ядра (во время этой беспорядочной пальбы, кстати сказать, был убит Паоло Манчини, любимый племянник кардинала Мазарини, которого тот готовился сделать своим наследником).