Свобода души, мысленно перевел Калашников «фридо фрея» с Высокого Федератного. А вовсе не свобода совести. Видимо, туго у них там с совестью.
Проверив почтовый ящик, Калашников еще раз кивнул кассирше и выключил экран. Ну, вот и все, сказал он себе. Теперь шесть часов здорового сна, оздоровительный душ — и в бой. Представитель спонков будет ждать меня возле третьей пальмы в холле семьдесят второго этажа Палас-отеля ровно в тридцать шесть тридцать Единого Времени. По-нашему — в шесть двадцать вечера. Времени, чтобы насмотреться на чудеса Бадарамхаз-Карамха, у меня более чем достаточно.
Калашников устало поднялся из-за стола, потянулся всем телом, сделал три коротких шага и повалился на кушетку. Зевнул, перевернулся на спину, раскинул руки, завернулся в пушистое, но тем не менее прохладное одеяло. Улыбнулся при мысли, что главным достижением цивилизации можно считать вот такой способ отхода ко сну — бухнуться на кровать, предоставив коттеджу самостоятельно превращать одежду сначала в мягкие простыни, а потом, после третьего звонка будильника — в жесткие холодные доски.
Вот именно, в жесткие, холодные доски. Калашников поерзал на кушетке в тщетных попытках устроиться поудобнее и понял, что будильник давно умолк, полностью отработав свою пятнадцатиминутную программу. В проеме окна маячило голубое небо, рубашка и брюки лежали на табурете рядом с изголовьем, а вот одеяло и простыни как корова языком слизнула. «Проклятое будущее», — пробормотал Калашников и принялся постепенно просыпаться.
Поднявшись на ноги, он тупо посмотрел на свою вчерашнюю одежду и покачал головой. Через сорок минут ехать, а я даже не знаю, какая нынче в Бадарамхаз-Карамхе погода! Не говоря уже о составе атмосферы и прочих приятных неожиданностях.
— Коттедж, — хрипло произнес Калашников. — Чего мне надеть-то?!
Рубашка издала высокий свист и немедленно превратилась в серебристо-серый, с многочисленными пуговицами френч. Брюки зашипели, свалились на пол, звякнув тяжелой пряжкой. На табуретке возникла вторая рубашка — приятного коричневого цвета, с серебряными пуговицами и погонами на плечах.
— Что это?! — удивился Калашников. — Военная форма?!
— Никак нет! — звонко ответил коттедж. — Это парадный мундир роботов Технотронной Церкви!
— А, роботов, — усмехнулся Калашников. — Ну, тогда ладно!
Через пять минут он уже разглядывал себя в зеркало, поражаясь, насколько мундир красит мужчину. Вот почему Фидель Кастро всегда ходил в форме, подумал Калашников, поворачиваясь в профиль. Так и хочется произнести какую-нибудь воинственную речь!
— Отлично, — оценил Калашников работу своего верного коттеджа. — А как там насчет атмосферы? Есть чем дышать в Бадарамхаз-Карамхе?
— Есть, — сообщил коттедж.
— А как там насчет атмосферы? Есть чем дышать в Бадарамхаз-Карамхе?
— Есть, — сообщил коттедж. — В деловых кварталах поддерживается стандартная галактическая атмосфера.
— Это которая с гелием? — припомнил Калашников. — Чтобы никому не обидно было?
— Так точно, — ответил коттедж. — Двадцать пять процентов кислорода, семьдесят пять — гелия.
— Сойдет, — заключил Калашников, уже дышавший на пробу подобной смесью. — Значит, можно ехать?
— Можно, — подтвердил коттедж. — Все необходимые документы находятся в вашем внутреннем кармане.
— Тогда пока! — улыбнулся Калашников и вызвал телепорт.
4.
Вопреки своему названию, станция Галактического Метро «Плутон Центральная» находилась на порядочном удалении как от Плутона, так и от всех прочих планет Солнечной Системы. Оглядевшись по сторонам, Калашников разыскал на черном небе самую яркую звезду и покачал головой. С такого расстояния Солнце выглядело обычным желтым карликом, если и отличавшимся от большинства центральных звезд галактических цивилизаций, то только в худшую сторону. Вздохнув, Калашников поправил мундир и зашагал в сторону перрона по серой, слабо светящейся ковровой дорожке.
Совсем как в аэропорту, подумал Калашников, ступив на полированный гранит громадного зала ожидания. С одной его стороны располагались посадочные терминалы, призывно мигавшие номерами линий, а с другой — тянулись ряды мягких кресел, отличавшихся друг от друга как размерами, так и формой. Калашникову бросилась в глаза стайка инопланетян — большеглазых насекомых ростом с собаку; поморщившись, он поспешно отвернулся. Надо же, какая у меня к ним неприязнь, удивился Калашников. С непривычки, наверное; я же до сих пор только с чертями сталкивался, да и то — в единственном экземпляре! Каково же мне в Бадарамхаз-Карамхе придется, среди сотен мыслящих рас?! И чего я не видел в этой Галактике!
— Если не ошибаюсь, Артем Калашников?
Калашников повернулся на голос и увидел перед собой одетого в строгий черный костюм человека с длинным бледным лицом. Гозенфус, вспомнил Калашников, и приветливо улыбнулся:
— Он самый, Данила Михайлович! Какими судьбами?
Гозенфус едва заметно улыбнулся.
— Я внимательно просматриваю галактические новости, — ответил он. — Сообщение в вашем участии в Конгрессе Фридо Фреа появилось в Сети четыре часа назад. Вот я и решил вас дождаться, чтобы побеседовать по дороге.