Он мог бы вообще стать карьерной капитолийской крысой, зубрилой от политики. Одним из большого и процветающего племени. Он мог бы прикладывать все более искусные усилия ко все более утомительным предметам. Ему никогда не доведется вести другую политическую кампанию, и ему никогда не светит выиграть политическую власть для себя самого, но если его не сотрут в порошок, как подшипник в колесах политического аппарата, то, вполне возможно, он будет процветать. Под конец он получит что-нибудь приятное, какую-нибудь кабинетную должность, а на закате своих дней станет кем-то вроде приглашенного профессора…
Оскар вышел из хибары, не в силах больше выносить себя самого. Дверь автобуса была открыта, но он чувствовал себя не в состоянии вернуться к команде. Он пошел к единственному в Холли-Бич бакалейному магазинчику, который помещался в ветхом помещении с неокрашенными полами, с дырами в потолке, прикрытыми старыми рыболовными сетями. Одна стена сверху донизу сверкала винными бутылками. Висели сувенирные рыбацкие шляпы. Лески и пластмассовые приманки. Высушенные головы аллигаторов, жуткие безделушки, вырезанные из испанского мха и кокосового ореха. Дешевые украшения, пиратские музыкальные кассеты — его сильно раздражало, что теперь стала столь популярна голландская музыка. Как это может быть, что в тонущей стране с мизерным стареющим населением поп-музыка была лучше, чем в Соединенных Штатах?
От нечего делать ему захотелось что-нибудь купить, и он взял пару дешевых сандалий. За прилавком стояла темноволосая девочка-подросток, местная, из Луизианы.
Соскучившись в одиночестве и тишине в холодной бакалее, она одарила его великолепной улыбкой, улыбкой, означавшей что-то вроде: «Привет, красивый незнакомец!» Она была одета в потрепанный буклированный свитер и простое платье в цветочек из дешевого генетически модифицированного хлопка, но была доброжелательна и мила. Сексуальное воображение, временно сокрушенное и пущенное под откос разочарованием этого дня, вновь возродилось к жизни, пойдя странным параллельным путем.
Да, юная девушка из речной дельты, я действительно красивый незнакомец. Я умен, богат и могуществен. Поверь мне, я могу увезти тебя далеко отсюда. Я могу открыть тебе глаза на большой широкий мир, перенести в позолоченные коридоры роскоши и власти. Я могу одеть тебя, обучить тебя, переделать тебя по своему желанию, я могу полностью преобразить тебя. Все, что ты должна сделать для меня…
Но, увы, не было ничего, что она могла бы сделать для него. Его интерес мигом угас.
Он вышел из магазинчика, унося купленные сандалии, и пошел бродить по песчаным улицам Холли-Бич. Город имел вид столь наивно-тупой и захудалый, что это придавало ему странное декадентское очарование. Он походил на некий древний обломок, прибитый к берегу. Оскар мог легко себе представить, насколько живописно и необычно выглядит Холли-Бич летом: приличные семьи, вышедшие на прогулку в соломенных шляпках, болтающие между собой на креольском французском, рядом парни с татуировками, разжигающие коптильни для барбекю, или рабочие на выходных, тянущие невод из моря.
Далматин следовал за ним, почти наступая на пятки. Было очень странно увидеть вдруг обычную собаку после недель, проведенных в окружении кинкажу (цепохвостый медведь) и карибу (канадский олень). Может быть, и ему пора уже обзавестись собственным экзотическим зверем. О, как это изысканно, какой прекрасный сувенир. Собственная персональная генетическая игрушка. Что-нибудь быстрое и плотоядное. Что-нибудь с большими темными пятнами.
Он набрел на самый древний домик в этом поселке. Лачуга была настолько стара, что ее никогда не перемещали, она стояла на том же самом месте в течение десятилетий, покуда повышался уровень океана. Когда-то она находилась в уединенном месте вдалеке от берега, но теперь оказалась прямо около воды. Домишко был сляпан кое-как, будто его собрал за пару свободных выходных чей-то шурин, а может, зять.
Штормы, песок, и безжалостное южное солнце счистили с крыши и стен утомительно-последовательные слои дешевых красок, и, тем не менее, в доме кто-то жил. Дом не был сдан в аренду. Кто-то жил там все время. На стене висел вдавленный почтовый ящик, а на металлической крыше стояла спутниковая антенна, от которой тянулся кончающийся двумя рваными концами кабель. Три деревянные ступеньки вели к ржавой двери. Ступени были высокие, щербатые и наполовину сломанные, зарывшиеся во влажный песок. Дверная перемычка также была засыпана песком, она, должно быть, стояла тут уже лет шестьдесят, хотя выглядела на все шесть сотен.
В зимнем вечернем свете сумеречный вид деревянной развалюхи чем-то очаровывал. Старые коричневые дыры из-под гвоздей. Белый помет чаек. Оскара охватило щемящее чувство. Ему казалось, здесь обитает кто-то очень старый. Старый, слепой, слабый — никого не осталось на свете, кто бы любил, семья разъехалась, конец.
Он прижал ладонь к нагретой солнцем древесине. Ему показалось, что он чувствует все это буквально рукой. Его вдруг охватило внезапное предчувствие собственной смерти. Все будет так же, как здесь: одиночество и увядание. Сломанные ступени, слишком высокие для него, чтобы когда-либо подняться снова. Быстрая коса смерти легко пройдет сквозь тело, и от него на земле не останется ничего кроме пустых одежд.