— Просто у нас были отношения.
— И они мне нравились.
— У нас были хорошие отношения, правда? Нам было очень хорошо.
Клара вздохнула.
— Нет, Оскар, я не могу позволить тебе так говорить. Не говори так, это несправедливо. Это было гораздо лучше, чем просто хорошо! Это были великолепные, совершенно идеальные отношения! Я имею в виду, ты так мне помог. Ты никогда не пытался сочинять небылицы, ты вообще вряд ли хоть раз соврал. Ты позволил мне жить в твоем доме. Ввел в круг твоих друзей — богатых и влиятельных. Помогал мне продвинуться. Никогда не кричал на меня. Ты вел себя как настоящий джентльмен. Ты был изумительный, сказочный бойфренд!
— Это очень мило с твоей стороны. — Ему казалось, что с каждым ее словом из него по капле вытекает кровь.
— Я в самом деле сожалею, что никогда не могла… ну, ты понимаешь… совсем забыть отвоем происхождении.
— Ничего, — с горечью промолвил Оскар. — К этому я приучен.
— Это просто — просто одна из вечных трагедий. Такая же, как, ты ведь понимаешь, как проблема моей собственной принадлежности к национальному меньшинству.
Оскар вздохнул.
— Клара, я не думаю, что кто-нибудь всерьез может плохо относиться к тебе из-за того, что ты принадлежишь к англосаксонской расе.
— Нет, принадлежать к расовым меньшинствам тягостно. Это так. Я имею в виду, что ты один из немногих, кто имеет представление о том, что это значит. Я понимаю, ты ничего не можешь поделать с обстоятельствами своего рождения и все же… в общем, это одна из причин, почему я приняла предложение голландцев. Сейчас очень многие белые возвращаются обратно в Европу… Мой народ оттуда, понимаешь? Там мои корни. Я надеюсь, мне это как-то поможет.
Оскар вдруг почувствовал, что ему стало трудно дышать.
— Я чувствую себя ужасно, милый, как будто я действительно бросаю тебя.
— Нет, так будет лучше, — сказал Оскар. — Это сильно ранит, однако лучше так, чем тянуть и лицемерно делать вид, что все продолжается. Давай останемся друзьями.
— Понимаешь, я, возможно, вернусь. Не пори горячку. Не впадай в уныние. Потому что я — это просто я, твоя подружка Клара, понимаешь? Это не судебное решение.
— Лучше чистый разрыв, — твердо сказал он. — Лучше для нас. Для нас обоих.
— Хорошо. Раз ты так хочешь, то, наверное, я понимаю. Прощай, Оскар.
— Все, Клара. Прощай.
Он повесил трубку. Затем с силой швырнул телефон в заросли деревьев.
— Ничего не получается! — заявил он грязному красно-серому закатному небу. — Я ничего не могу поделать!
3.
Оскар отодрал кусок ленты с желтой бобины и обмотал вокруг шлакоблока. Затем поводил вокруг ручным сканером, чтобы активировать пленку. Было около часа ночи. Ветер, качавший верхушки высоких черных сосен, был влажным и противным. Погода как нельзя более соответствовала настроению усердно трудящегося Оскара.
— Я — краеугольный камень, — провозгласил шлакоблок.
— Хорошо тебе, — усмехнулся Оскар.
— Я — краеугольный камень. Отнеси меня на пять шагов влево.
Оскар проигнорировал это требование и быстро обмотал лентой другие блоки. Размашисто помахав сканером вокруг них, он оттащил последний в сторону, чтобы приняться за укладку нового уровня.
Стоило только рукам в перчатках прикоснуться к последнему блоку, как тот предупредил:
— Не ставь меня пока. Сначала следует установить краеугольный камень.
Сначала следует установить краеугольный камень.
— Конечно, — подтвердил Оскар. Строительная система была достаточно изощренной и использовала при работе специализированный словарь. К несчастью, со слухом у системы были проблемы. Маленькие, встроенные в пленку микрофоны были гораздо менее чувствительными, чем миниатюрные спикеры, прикрепленные к лентам. И все же трудно было удержаться от ответов, когда бетонный блок заявлял что-то любезно и авторитетно. Бетонные блоки говорили тоном Франклина Рузвельта.
Эту строительную систему создал Бамбакиас. Как и другие детища архитектора, она отличалась исключительной функциональностью, несмотря на вызывающие идиосинкразию бесконечные любезные напоминания. Оскар полностью полагался на систему, так как имел большой опыт работы. Он работал, как мул, на многих строительных площадках Бамбакиаса. Никто не мог завоевать доверия архитектора и быть допущенным в узкий круг друзей, если не поработал собственными руками на его строительстве.
Идея тяжелого физического труда была сердцевиной интеллектуального салона сенатора. Элкотт Бамбакиас имел целый ряд неортодоксальных убеждений, и, пожалуй, самым оригинальным из них было убеждение в том, что льстецы и подхалимы легко устают, если заставить их работать. Бамбакиас, как и многие богачи, всегда готов совершить благородный жест, рассыпая под гром аплодисментов золотые дукаты. Широта натуры привлекала к нему паразитов, и он избавлялся от «солдат на лето и патриотов солнечного света», как он неизменно их прозывал, заставляя всех участвовать в работах, требующих физических усилий.
— Это будет занятно, — говаривал Бамбакиас, закатывая рукава и улыбаясь хищной улыбкой, — но мы добьемся успеха.
Сам Бамбакиас в жизни и дня не провел, занимаясь тяжелым физическим трудом. Он был богат до неприличия, а жена его была известным коллекционером. Поэтому сия пара испытывала извращенное удовольствие, натирая перед публикой волдыри, растягивая сухожилия и свински потея. Суровое красивое лицо архитектора сияло, как мощная лампа дневного света, лучась удовольствием от исполненного долга, когда он пыхтел, как паровоз, в уродливом синем строительном комбинезоне со спинными стяжками. Элегантная жена Бамбакиаса с мазохистским удовлетворением надевала строительное обмундирование, точеное личико застывало в покорно-мученическом выражении, она становилась похожа на супермодель, занимающуюся на подиуме прокладкой водопроводных труб.