Пустая пещера. Никакого грандиозного саркофага, выложенного бриллиантами размером с кулак, отсутствуют стократно описанные в глупых сказках «говорящие статуи» или книги, на чьих пожелтевших листах начертаны великие истины, позабытые людьми. Логово наполняли только пустота, обрамленная сверкающим ожерельем бесчисленных самоцветов, ощущаемая всем существом человека чужеродность, гулкое эхо… Да валялся посреди гладкого пола проклятый Камень. И неизвестно, какой демон Нижней Сферы надоумил Драйбена захватить его с собой на память о скрытой в горах каверне.
Нардарец и представить не мог, сколь необычное сокровище досталось ему. Кристалл оказался чудесным талисманом — вдруг ожили затверженные наизусть, но доныне бесполезные заклятья, вычитанные в старых книгах, дорога сама собой вывела Драйбена к границам Саккаремской державы, затем под копытами коня простерлась Вечная Степь… «Подарок», как нардарец звал свою находку, будто сам толкал владельца к берегам Идэра, где пестрели Гурцатовы шатры.
Вспоминая события последних осени и зимы Драйбен все больше убеждался в том, что резкие изменения в образе жизни, поведении и мыслях мергейтов непонятно связаны с воздействием маленького, неприметного камешка, вполне естественно смотревшегося бы в дорожной пыли на нардарских трактах или среди груды обломков на месте разрушенного землетрясением дома.
И потом, отчего рабыня сотника Менгу постоянно упоминает «ледяное облако», якобы висящее над Самоцветным кряжем?
Драйбен долго не мог понять, зачем Менгу потащил с собой в поход к горам двоих рабов — Фейран и саккаремца Берикея. Ну, с девицей-то все более-менее ясно: если уж сам хаган взял с собой любимую жену (нардарец уважал госпожу Ил-диджинь, однако считал ее присутствие в отряде излишним), то сотнику негоже отставать от повелителя. Любопытно другое — Фейран являлась только рабыней, но никак не наложницей мергейта, не слишком хорошо понимавшего, что его «собственность» владеет исключительно ценимым в цивилизованных государствах даром предсказания. Просто захотел взять ее с собой. А второй раб, которому, между прочим, разрешалось носить оружие, оказался другом Фейран, попавшим в зависимость от молодого мергейта после проигранного поединка.
Драйбен несколько раз серьезно разговаривал с саккаремской девушкой, дотошно расспрашивая ее о сновидениях, в которых она слышала «голоса звезд», но уяснить до конца суть ее предсказаний не сумел.
— Скажи, почему Менгу приказал вам поехать вместе с отрядом? Оставались бы в лагере Непобедимых под Мельсиной, — спрашивал Драйбен саккаремку на вечерних привалах. Естественно, на время разговора с «предсказательницей» Драйбен вежливо просил Менгу отойти в сторону, ссылаясь на то, что беседы о магии и предвидениях требуют одиночества и сосредоточенности. Варвар-степняк слушался.
— Он решил, — грустно улыбалась Фейран, — будто я сумею охранить от беды. У мергейтов странные верования, они полагают, что человек, отмеченный богами, может стать куда лучшей защитой, чем власть самих богов. Я для Менгу что-то вроде талисмана на счастье. За день до отправления в путь я попросила Менгу забрать и Берикея — он воин и, хотя не давал клятвы верности степному шаду, обязан защищать господина. Берикей всегда держит слово.
— Ясно, — протянул Драйбен. — И все-таки что ты начала чувствовать, когда отряд подошел к горам? Все испытывают страх — я, Менгу, даже сам хаган. Ты видишь глубже остальных, поэтому я и спрашиваю.
— Не знаю. Я не обманываю тебя, господин. — Фейран смотрела куда-то за плечо Драйбена, и нардарец видел отражающиеся в ее светло-синих глазах блики костра. — Мир меняется, и к худшему. Боитесь не только вы, боятся боги. Впереди только смерть, разрушения и ничего больше. И еще страх. Очень много страха. Будто бы он кому-то нужен.
— Для чего богам или одному-единственному богу понадобился человеческий страх? — недоумевал Драйбен, но Фейран не могла сказать ничего более ясного. Нардарец уходил в свою палатку и усаживался за тщательно составляемую хронику еще более озадаченным.
* * *
Опережавшие Гурцата и его отряд менее чем на сутки Фарр, Ясур и Кэрис этой ночью сидели у чахлого костерка, отдыхали и частенько настороженно посматривали в сторону двурогой скалы. После захода солнца в округе начали происходить удивительные вещи: над горами бесшумно пылали развевающиеся полосы цветного пламени вспыхивали и тотчас гасли новые звезды, со стороны ледников доносились редкие, но жутковатые звуки… Иногда у людей появлялось чувство, будто рядом с костром, разложенным в гранитной впадине, кто-то бродит, не подходя близко к огню; мелкий щебень осыпался, словно потревоженный чьим-то сапогом или лапой. Фарр не выдержал и, без разрешения Ясура схватив лук, выпустил в темноту три или четыре стрелы. Вскоре долетело отчетливое цоканье металлических наконечников о голый камень.
— Брось, — поморщился вельх, заметив, что Фарр полез в тул за новой стрелой. — Это морок. Вокруг, кроме нас, никого нет, ни живых, ни мертвых. В Аррантиаде подобное именуется ученым словом «иллюзия».
— Это морок. Вокруг, кроме нас, никого нет, ни живых, ни мертвых. В Аррантиаде подобное именуется ученым словом «иллюзия».
— В смысле — наваждение? — переспросил атт-Кадир и, увидев спокойный кивок Кэриса, неохотно отложил лук. Ясур пробурчал нечто невнятное о том, что творцу подобных наваждений давным-давно следовало бы всадить кол в задницу, и поглубже. Старик за минувший день невероятно устал, однако старательно пытался не задремать и дослушать до конца похожий на жутковатую сказку рассказ вельха.