Синие ворота обороняло гораздо меньшее число воинов, и никто не ожидал, что степняки отправят сравнительно небольшой отряд пощупать оборону саккаремцев на другом направлении. По замыслу Гурцата этой полутора сотне нукеров отводилась в начинавшемся кровавом представлении главная роль.
Доселе неизвестно, отчего гвардию Синей башни на некоторое время обуял смертный ужас, да такой, что взрослые сильные мужчины буквально разбежались с вверенного им укрепления, бросая оружие и истошно вопя. Общее безумие затронуло всех, включая тысячника, который, не долго думая, сиганул с высоты стены прямо на каменную мостовую улицы.
Десятки веревок с крючьями на концах вцепились в каменные зубья стены, приставлялись наспех сделанные лестницы, первые мергейты спрыгнули на землю Мельсины. Ощущение страха прошло, опомнившиеся и вернувшиеся гвардейцы попытались сопротивляться и дать сигнал тревоги, но степняков, забравшихся на стену, оказалось слишком много, и каждый нукер дрался с яростью умирающего дракона.
Немногие уцелевшие в бойне потом утверждали, что дикари в тот решающий момент словно потеряли человеческий облик и, даже будучи смертельно раненными, уходили из этого мира, обязательно прихватив с собой десяток врагов. Еще говорили, будто захвативших Синюю башню вел саккаремец с остановившимся взглядом человека, одержимого злыми духами… Именно он показал неразумным мергейтам, как открыть ворота.
На укреплениях Алмазной праздновали легкую победу, а под сводами арки Синей грохотали копыта степной конницы. Всадники не рассыпались по улицам для грабежа, но двигались слитными отрядами, сметая патрули городской стражи. Когда они добрались до соседних Восходных ворот и выбили охрану, завоевателям открылся второй путь для вторжения в саккаремскую столицу.
Защитники Алмазной башни слишком поздно заметили неладное. Сплошной поток степняков захлестнул купеческий квартал, мергейты устремились дальше, постепенно окружая Алмазную, словно знали, что именно здесь собралась большая часть гарнизона Мельсины. Хадибу наконец с ужасом осознал, что разыгранная перед его глазами живая картина с участием осадных башен, рабов и нескольких тысяч мергейтов, укрывшихся за спинами пленных, служила лишь ради отвлечения внимания от главного прорыва степняков в город.
Аррантские центурии выстроились на широких, прилегавших к стене улицах, выставили вперед длинные копья и начали постепенно теснить врага, но, когда командир островитян понял, что когорту вскоре окружат, пришлось дать приказ к отступлению, прикрывая отход гвардии шада. Хадибу ускакал во дворец доложить Даманхуру о полном поражении и вероятной сдаче города. Вскорости царевич вернулся, на его лице застыло выражение отчаянной безнадежности. В Мельсину вошли три полных тумена, остальные пока ждали за стенами.
Мельсина превращалась в сплошное поле битвы. Горожан, конечно же, насчитывалось гораздо больше, нежели степняков, но половину из них составляли женщины или дети, и далеко не все мужчины-мельсинцы умели держать в руках саблю. Дрались везде: на улицах, в квадратных внутренних дворах, в садах и на бывших рыночных площадях. Личные дружины благородных эмайров обороняли дома своих господ, остатки гвардии шада сбились в два отряда, отчаянно прорывавшихся к дворцу, а затем к порту, где еще стояли вместительные триеры аррантов и несколько десятков купеческих саэт. Одним из отрядов командовал Хадибу.
Младший брат Даманхура погиб нелепо. Он сумел заставить своих воинов держать строй, справа его прикрывали арранты, которые и в отступлении сохраняли присущие войску басилевса Тибериса торжественную величественность и спокойствие. Наседавшие степняки, в глазах которых горела только злоба и жажда крови, начали очередную атаку. Хадибу, заметив, что на правом крыле оборона вот-вот не выдержит яростного натиска, рванулся туда, его задела шальная стрела, а потом, как только десятники восстановили строй, он в толчее налетел на обнаженную саблю одного из гвардейцев. В темноте никто не заметил, что десятитысячник покачнулся и сполз с седла.
Хадибу, победителя меорэ и надежду саккаремского воинства, затоптали. Вначале по нему пронеслись отступающие гвардейцы, их работу довершили копыта степных лошадей. Валявшийся на улице изуродованный труп никто потом не опознал, да и некому было…
Хотя Гурцат строжайше приказал нукерам не поджигать Мельсину, пожары начались сами собой — кто в суматохе станет обращать внимание на выпавший из кольца факел? Огонь зародился в деревянных домах полуночных и восходных кварталов, приходивший с океана ветер уносил искры, щедро разбрасывая пламя на крыши близстоящих домов, но разливающееся море огня не могло остановить завоевателей.
К тому времени, как над Восходным морем появился ущербный диск луны, больше двух третей города перешло в руки мергейтов. Тысячники и сотники безостановочно гнали нукеров в сторону дворца шада и к пристаням, а въехавший в самый великий город материка хаган Гурцат приказал любой ценой еще до восхода привести к нему саккаремского владыку Даманхура.
Тысячники и сотники безостановочно гнали нукеров в сторону дворца шада и к пристаням, а въехавший в самый великий город материка хаган Гурцат приказал любой ценой еще до восхода привести к нему саккаремского владыку Даманхура. Если, правда, тот не успел покинуть Мельсину.
Дворец защищали от распространяющегося огня широкая площадь и невосприимчивые к искрам каменные стены, поэтому пламя доселе обходило его стороной. Однако и здесь, в святая святых саккаремского шаданата, не обошлось без чудовищных разрушений. Охваченный пожаром дом (некогда принадлежавший самому светлейшему дейвани Энареку) завалился прямо в соседствовавший с ним водоем, созданный текущими с холмов ручьями. Огромная волна черной воды выплеснулась за гранитные поребрики и с ревом устремилась вниз по улицам.