Но я хорошо помню уличные празднества в Александрии; а кроме того, в Галилее люди тоже не чужды были старым обычаям не просто испытывать наведенное, как наводят порчу, веселье в положенные для этого дни, а трубить в рога, бить в бубны, плясать вокруг костров и горланить хором такое, от чего щеки девушек пылали, а глаза прятались. И напрасно приходили и приезжали из Иерушалайма высокопоставленные саддукеи и высокоученые фарисеи, в данном случае говорившие заодно, и проповедовали среди галилейских священников, что-де праздники, не подтвержденные Законом, богопротивны и подлежат искоренению, ибо они суть не что иное, как кадения финикийским мерзостным лжебогам Аштарет и Баалу, то есть прелюбодеяние и блуд. Происходило очень много религиозных диспутов на эту тему, но случалось и плохое…
Впрочем, я отвлеклась.
Иешуа разрешил уличные шествия по домашним и семейным праздникам, разрешил звать на них музыкантов и танцовщиц, играть громкую музыку до десятого часа ночи, до второй стражи, а также определил на суде, что ежели встретятся или пересекутся похоронная процессия и праздничная, то похоронная должна остановиться и пропустить праздничную, поскольку жизнь главнее смерти.
И еще он сказал, что пусть понемногу, сами собой, возвращаются на улицы состязания чтецов и актеров, поскольку они дают народу веселье и бодрость духа, а именно веселье и бодрость духа позволяют людям высоко держать голову и не склоняться под ударами…
«Кровавый синедрион» продолжал свои заседания, но людей они больше не захватывали и не судили, и никто не знает до сих пор, чем они там занимались; я думаю, что самой гнусной и самой черной магией.
Дворец Ханана охраняло в это время не менее пяти сотен стражников.
Интересно, что первосвященник Иосиф Каменный в этих бдениях не участвовал. Или, по крайней мере, не участвовал в большинстве их, поскольку его видели в других местах. Сомневаюсь, что его не позвали или же не допустили на эти заседания; скорее, он отказался сам. Тут опять проявилась его то ли трусость, то ли предусмотрительность…
Свой «тайный синедрион» завел и Иешуа — в каждый поздний вечер, прежде чем разойтись по спальням этого дома или по другим домам, он, Мария, я, брат Иосиф и столько апостолов, сколько оказывалось рядом, собирались вокруг стола, на котором стояло простое вино, сыр, египетские яблоки и виноград (не помню, упоминала ли я про слишком ранние тяжелые ливни с градом, почти погубившие урожай фруктов и оливок минувшей осенью, да и многие ячменные поля полегли недоубранные), и обсуждали самые насущные проблемы. После трудов и переживаний дня вдруг оказывалось, что вечером ум становится одновременно изощреннее и проще, и многое непосильное вдруг оказывается посильным.
В тот вечер, накануне свадьбы Иешуа и Марии, состоялось последнее из «тайных собраний», на котором присутствовала я. Марии как раз не было, считалось, что видеть невесту жениху или невесте жениха накануне свадьбы — значит рисковать навести на него блуждающий глаз Малаха а-Мавета; демон этот, черный, исполненный глазами с головы до пят, рассыпает их по небу, и они видят для него все, что делают люди и что они замышляют делать; в руках же демона меч, с которого стекает то ли яд, то ли кровь грешников. И нет большей радости демону, как застать жениха с невестой накануне свадьбы, воспламенить их похоть — и тут же покарать за свершенный грех, грех хотя бы помыслом единым…
Итак, собрались Иешуа, я, братья Утес и Неустрашимый, братья Сыновья Грома, Иегуда Горожанин, Тома, бар-Толма, Яаков бар-Альф, Шимон Зелот, Иегуда Таддий, Филипп из Бет-Шеды, но не сирота, как Утес и Неустрашимый, а родившийся там в семье коренных жителей и более того, старосты деревни, сын, седьмой в семье; он не разбойничал, но встал под апостолы сразу, как только узнал, что там верховодят братья; был Маттафия из Асоры и кто-то еще, но я никак не могу вспомнить, кто. Брат Яаков помогал маме в хлопотах; и я не буду больше пытаться вспомнить, кто там был еще, потому что не меняет ничего.
Настроение у всех было дерзостно-нетерпеливое, но Иешуа вначале попросил высказаться Горожанина, поскольку денежный вопрос оставался решенным не до конца. Тот рассказал, что лотерея стала приносить меньше дохода, поскольку священники, особенно в маленьких городах, запугивают людей, утверждая, что это-де занятие волховское, и кто участвует в лотерее, участвует в бабилонской волшбе. Вместе с тем и расходы стали меньше, поскольку почти половина бойцов с разрешения командиров либо вернулись по домам, либо осели в близлежащих городах и деревнях и занялись каким-то делом. Но назревала огромная проблема: множество беднейших в Иерушалайме и вообще в провинции уже получили однажды от Иешуа небольшую милостыню — либо деньгами, либо зерном. Прошлогодний плохой урожай давал себя знать, и все больше людей испытывали чрезвычайную нужду. Голода еще не было, но запасов оставалось всего ничего. Говорили, что торговцы прячут зерно, чтобы поднять и без того немалую цену. Иешуа посылал некоторых апостолов проверить это, но подтверждения не получил, что не облегчило ситуацию; уж лучше бы и вправду прятали. Так вот, Иегуда достал из-за пазухи узкий папирус, — удалось за подкуп получить едва ли не величайшую святыню Храма — медный свиток, в котором указаны сокровищные места. Он, Горожанин, скопировал его — вот она, копия! — и завтра вернет на место. Одно из хранилищ ценностей — довольно скромное — находится недалеко от города в старой гробнице, неизвестно кому принадлежащей.
Он, Горожанин, скопировал его — вот она, копия! — и завтра вернет на место. Одно из хранилищ ценностей — довольно скромное — находится недалеко от города в старой гробнице, неизвестно кому принадлежащей. Гробница запечатана с применением еще более гнусных магических приемов, чем та, в которой погребли Элиазара: под дверным камнем нашли человеческие останки. Золота взято: двенадцать талантов в монетах, серебра — почти сорок талантов в монетах и утвари; есть еще драгоценные камни, чья стоимость пока не определена. Сейчас это все перевезено в надежное место и взято под охрану. Он, Иегуда, предлагает все эти деньги пустить на приобретение зерна в Галилее и Египте, и уже зерно раздавать нуждающимся; иначе, если раздать деньги (что, конечно, проще), торговцы поднимут цену, и бедным опять ничего не достанется. С позволения Иешуа, он, Иегуда, займется этим с утра…
— Они не простят нам этого! — воскликнул бар-Толма.