Отец рассказывал потом, что корабельные верфи меня поразили настолько, что я неподвижно сидела целыми днями и во все глаза смотрела, как из ничего, по волшебству, из дощечек и палочек сначала вывязывается днище, потом плавно вырастают борта, встает мачта… Обычный «круглый» зерновоз, берущий в трюм сто воловьих повозок пшеницы и могущий идти при боковом ветре, возводили за три седмицы — правда, без палубного настила и без надстройки, их делали уже после того, как корабль спускали на воду. На дальних верфях, отделенных от нашей длинным и узким заливом, строили военные галеры. Галеры строили дольше — по два месяца каждую.
Отец, работая на верфи, узнал и освоил главную хитрость сборки кораблей, которую практичные римляне заимствовали у афинян и которая давала большой выигрыш в прочности по сравнению с привычной нам всем простой финикийской сборкой (когда скелет судна поверх обшивается досками, а щели забиваются паклей). Доски при римской манере сборки сшивались еще и между собой при помощи поперечных стяжек, помещаемых в пазы и потом пришиваемых дубовыми штырями; и когда дерево немного намокало и разбухало, щель между досками затягивалась намертво, до полной неразличимости. Благодаря этой хитрости и обшивка, и скелет судна получались гораздо более легкими при большей прочности — и даже получившие пробоину, с залитыми трюмами, корабли эти не тонули, а держались на волнах сами и держали людей. На дно их мог увлечь только тяжелый груз…
Когда мы уже жили в Кпар-Нахуме, отец построил несколько — шесть или семь — лодок таким способом. Они долго служили рыбакам и перевозчикам, и называли их «ладьи Иосифа». Увы, отец к тому времени был уже стар, и сил у него не хватало на все, что он хотел, но так и не успел сделать.
Самое забавное, что все это я помню только по рассказам родителей, а верфь — ну, верфь я помню тоже, однако лишь в ряду всего прочего, никак не выделяя из простых повседневных обыденностей. Другое дело — рынок… Это лишнее подтверждение тому, что память наша странна и причудлива, и понять либо объяснить ее нельзя никак.
Иешуа хотел стать моряком, и скорее даже не капитаном, а проревсом — то есть тем, кто следит за погодой, изучает полет птиц и направление волн, меряет глубины и определяет путь.
Потом мы перебрались в Александрию, и этот переезд я не забуду никогда. Мне было шесть лет.
Дом наш в Канопе был небольшой и странный, да и не дом это был, в сущности, а пещера: в склоне холма, как бы сложенного из громадных каменных плит, прослоенных щебнем и известковой глиной, люди издавна выкапывали помещения себе, а также скоту; и там, где мы жили, была прежде конюшня. Отец в складчину с другими плотниками купил ее, и из конюшни получилось девять отдельных комнат разного размера и формы, выходящих в общий наполовину крытый двор. Две комнаты занимали мы впятером, и остальные семьи тоже имели по одной комнате или по две. Всего в нашей пещере жило десять человек взрослых и тринадцать детей, а также ослик, четыре козы и сколько-то кур, за которыми ухаживала старая ливийка Яга. Куры галдели, а петухи громко орали и дрались клювами.
Еще во дворе росло необыкновенное дерево, и для него когда-то специально пробили дыру в «крыше» — благо, это место располагалось близко к краю и камень там был тонкий и потрескавшийся.
Всего в нашей пещере жило десять человек взрослых и тринадцать детей, а также ослик, четыре козы и сколько-то кур, за которыми ухаживала старая ливийка Яга. Куры галдели, а петухи громко орали и дрались клювами.
Еще во дворе росло необыкновенное дерево, и для него когда-то специально пробили дыру в «крыше» — благо, это место располагалось близко к краю и камень там был тонкий и потрескавшийся. Дерево было, я думаю, можжевельником, но подобных ему можжевельников я больше не встречала ни разу: ствол внизу нужно было обхватывать вдвоем. К высокому обрезанному суку отец привязал два каната и сделал качели.
Двор открывался на каменную террасу, под которой находились такие же обитаемые пещеры. Их в холме было много — наверное, три десятка. Или больше. По террасе проходила дорога, а вообще-то спуститься вниз или подняться наверх можно было по деревянным и каменным лестницам.
Дом этот был бы хорош, но солнечный свет радовал нас только по утрам. И еще было долго ходить за водой к ближайшему фонтану. Полчаса налегке, а сколько с водой, я даже боюсь вспомнить.
Мама ходила с кувшином, а мы с Иешуа — с мехами, так же, как и Эфер. Фонтан был неподалеку от рынка, кажется, на соседней площади. Мы старались ходить туда утром, но не самым ранним, а когда людей будет поменьше. Вода лилась из нескольких мраморных львиных пастей. Считалось, что львы отгоняют демонов.
И вообще вода из этого фонтана была целебной. За ней посылали из самой Александрии…
Первой неладное почуяла Эфер. Она ходила на рынок, принесла сыр, хлеб и яйца и сказала маме, что видела на рынке двух евреев, которые только делали вид, что интересуются товаром, а сами о чем-то пристально расспрашивали торговцев.
Потом старая Яга рассказала отцу, что к ней на улице пристала горбатая попрошайка-гадалка, наговорила чепухи, но между делом пыталась выпытать, не знает ли Яга чего-нибудь про старого еврея-лесоторговца с молодой женой и не похожим на него сыном? Яга сказала, что нет, не знает ничего.