Мамин дом был хорош тем, что стоял на самой окраине города лицом к озеру; он был построен когда-то как загородная вилла, но город разросся; большая же дорога, ведущая в Бет-Саиду, проходила за его спиной, отделенная садом.
Мамин дом был хорош тем, что стоял на самой окраине города лицом к озеру; он был построен когда-то как загородная вилла, но город разросся; большая же дорога, ведущая в Бет-Саиду, проходила за его спиной, отделенная садом. И вот мы услышали, как по дороге валит шумное веселое шествие с бубнами и флейтами, и доносятся выкрики и песни. А потом вдруг как-то разом все стихло.
Моя тревога, вроде бы ушедшая, тут же вернулась удесятеренной.
— Пойду узнаю, — сказал муж и шагнул от меня и исчез за углом.
Мне захотелось обхватить детей руками и скрыть их, но они уже были слишком большие для этого, и поэтому я лишь сказала:
— Это свадьба. Свадьбе перелетела дорогу сова. Я слышала ее крик.
— Разве совы летают днем? — спросила сестренка Элишбет.
— Не всегда совы — это совы, — сказал Иегуда. — Иногда это…
— Не пугай сестру, брат, — остановил его Шимон. — Совы — это просто совы. Ночами они могут кричать как люди, ну и что же? Помнишь, на ярмарке была красная птица, которая говорила «мир вам»?
— Если вороненка вырастить в доме, он тоже научится словам, — сказал Натаниэль, учитель. — Но он будет повторять их бессмысленно, как обезьяна повторяет жесты и ужимки людей. Предвечный создал этих тварей для того, чтобы мы помнили: от животных нас отличает не только умение говорить или держать в руках палку.
— А что? — с интересом спросил Иегуда.
— Ответь сам, — предложил учитель.
— Мама! — сказала Элишбет и вскочила.
Я присмотрелась. По берегу почти бежала мама, за ней с трудом поспевала толстая служанка. Я пошла ей навстречу.
— Доченька! — Мама обхватила меня и не хотела отпускать. За эти несколько месяцев она осунулась и постарела.
И тут возле дома снова зашумели. Мы вернулись туда. Стояло несколько человек в дорожной и праздничной одежде, вперемешку. Первой, кого я узнала, была Мария. Потом я увидела Иешуа. Мой муж держался позади всех — он и еще какой-то человек в коричневом плаще и греческой соломенной шляпе.
Иешуа подошел к нам, обнял и расцеловал маму, потом меня. Мне он шепнул на ухо: «Позже, все позже». От пришедших отделилось двое с посохами, и хотя они были в запыленной дорожной одежде, в них нельзя было не узнать священников.
— Дочь моя, — обратился один из них, более старший, к маме. — Этот человек, которого мы все знаем как твоего и покойного Иосифа сына, именем Иешуа, говорит, что это не так. Можешь ли ты объяснить нам, как обстоят дела на самом деле?
— Что ты хочешь узнать, кохен? Да, я вскормила, вырастила, воспитала и выучила его — с раннего младенчества и до последних лет. Но я его не зачинала и не вынашивала. Большего я не скажу, пока не получу дозволения от того, кто поручил мне тайну.
— Этого достаточно, Мирьям. Готова ли ты повторить признание перед народом?
Мама посмотрела на Иешуа. Я видела, как он кивнул. Еле заметно.
— Да, — тихо сказала мама. — Если народ спросит меня, я ему отвечу этими же словами.
Потом я узнала того, с кем рядом стоял мой муж. Это был Оронт.
Вечером мы собрались все под одним кровом — последний раз в жизни.
— Я знала, что так будет, — нарушила молчание мама.
— Я знала, что так будет, — нарушила молчание мама. — Не вини себя. Я знала.
— Не в этом беда, мама, — сказал Иешуа. — А в том, что я делаю то, чего не хочу делать. От чего моя кожа идет коростой. Я не хочу быть царем. Я бы лучше строил шлюзы…
— Хочешь, поменяемся? — серьезно спросил Иоханан.
— Хочу, — так же серьезно ответил Иешуа.
Они посмотрели друг другу в глаза, и я поняла вдруг, что оба не шутят.
— Обсудим, — сказал Иоханан.
— Если мне позволено будет вмешаться… — поднял голову Оронт.
— Да, конечно, — сказал Иешуа.
— Сейчас самое не-время это делать, — сказал Оронт. — Или именно так надо было начинать, или теперь уже придется доводить начатое до конца, а потом решать. То есть остается второе. Потерпи, царь. Полгода, год. В худшем случае полтора… Вспомни, сколько людей в тебя верят.
— Да. Только я никак не могу понять, почему…
— Уже нельзя останавливаться, — тихо сказала Мария. — Даже медлить нельзя. Иначе тебя убьют.
— Мне был сон, — сказал Иешуа. — Я говорил с ангелом. Вот как сейчас с тобой, мама. И ангел сказал: сбудется все, о чем ты мечтаешь и к чему стремишься, но сбудется так, что ты поседеешь от ужаса и будешь выть, как последний пес на земле. И вот теперь… — он замолчал и обвел нас глазами.
У меня разрывалось на части мое бедное сердце. Я понимала Марию, я понимала брата, я понимала мужа…
Иоханан встал.
— Так или иначе, брат, — сказал он, — последнее слово твое. Я же поддержу тебя во всем. В жизни и в смерти. Мария?
— Да, — сказала Мария. — Может ли быть иначе?
— Дебора?
— Да.
— Яаков? Иосиф?
— Да. Да.
— Мама?
— А мы? А мы? — зашумели младшие.
— Ваше место под одеялом, — строго сказал Иоханан, — а, впрочем…
— Да, да, да! — подпрыгнули все пятеро.
— Мама? — повторил Иоханан.
— Делай, что должен, сынок, — сказала мама, — и будь что будет.