А через несколько дней беда случилась с ним самим. Было так: пропали двое подростков, мальчик и девочка. Их пошли искать — сначала по городу, потом за городом, в оливковых рощах и зарослях терна. Спустилась ночь. Какая-то часть мужчин вернулась по домам, а шестеро остались на холме, дабы переночевать и с первыми лучами зари продолжить поиски. Но еще не настало утро, как в город вошел и повалился на руки сторожам реб Ишмаэль. Его не узнали: вечером он был черен как сажа, а стал сед. Он даже не пытался говорить, а лишь смотрел на подбегающих людей, не понимая их. Разумеется, тут же, вооружившись копьями и факелами, многие — и отец среди них — бросились на холм. Холм был чуть более чем в часе ходьбы. Там еще догорали угли костров. Среди костров был воткнут крест, на который насажена была голова осла, а отрубленные копыта привязаны к перекладине. Многие знали, что это глумление над древними богами, и людей охватила дрожь. Но куда страшнее было другое: подножие креста окружало пятиконечное как бы колесо, составленное из голых мужчин, оставшихся здесь на ночь. Лежа головами наружу колеса и лицами против хода солнца, каждый был левой рукой привязан к правой стопе другого, а правой рукой держался за срамное место, как будто давал клятву перед судом. У всех были вспороты животы, раскроены бока в подреберьях — так, что вываливались почки, — перерезаны горла и вытащены наружу языки.
Все вокруг было изрыто ослиными и кабаньими копытами.
Какие демоны пировали здесь?..
В страхе, в панике люди хотели броситься назад, но отец и еще несколько сильных мужей сумели дозваться до их ставшего жалким разума; наконец убитых развязали, завернули в мешковину и унесли, чтобы похоронить по обычаю.
Реб Ишмаэль ничего не мог рассказать, и приехавшие стражники в красных плащах забрали его с собой. Как они выразились, на покаяние.
В воздухе все время стоял запах дыма, а иногда начинало пахнуть горелой плотью.
Неизвестные маленькие банды по ночам появлялись на улицах, кого-нибудь убивали или насиловали — и исчезали, растворялись без следа, ничего не взяв.
Вскоре настал если не голод, то скудость. Пастухи отогнали стада подальше в горы, дабы не привлекать демонов, торговцы покинули рынки. А демоны между тем куражились над поздним ячменем, рисуя круги на полях. Иногда круги эти объединялись в какую-то сложную картину — а может быть, надпись, — но рассмотреть ее не было ни малейшей возможности.
Говорили, что в Галилее начали летать жабы и змеи. Иногда они уставали и падали с неба. Еще там прошел кровавый дождь, надолго испачкав землю и сделав ее непригодной для посева.
Наступали последние времена.
Мама говорила, что жили они в эту пору от утра до утра, как будто за утром уже ничего не было бы. Дважды в день Иосиф подолгу читал ей из Книги; иногда к этим чтениям присоединялась Эфер. Пища их в основном состояла из лепешек, твердого козьего сыра и оливок; виноград погибал на виноградниках, и только лисам было торжество.
Не было работника настолько отчаянного, чтобы решиться пойти туда.
Эфер время от времени исчезала на ночь или на две. Вернувшись, она не рассказывала ничего, но лицо ее было черным, а глаза полны скорби.
В один день дошла весть о двух смертях: в Иерушалайме молодые фарисеи, ученики одного из бет-мидрашей, «домов мудрости», набросились на дядю Зекхарью прямо во дворе дома бывшего первосвященника Шимона и до смерти забили его тяжелыми каменными плитами, вывернутыми из дорожки, а государственного управителя Птолемея кто-то зарезал ночью в постели и написал его кровью на стенах слова настолько ужасные, что дом пришлось сжечь. Про смерть дяди Зекхарьи ходило потом много гнусных историй — якобы он в Храме призвал Нечистого, и что его за это судил Великий Синедрион и приговорил к побиванию камнями прямо в Храме, у алтаря, и прочую подобную небывальщину, — но нет, все это ложь, и ложь, и ложь. Просто старый Шимон знал, что боэции пользуются чем дальше, тем все более дурной славой, что фарисеи доведены до отчаяния и готовы взяться за оружие, и что первосвященником и народ, и царь хотели бы видеть личность мудрую и уравновешенную, — так вот не готов ли Зекхарья взвалить на себя эту ношу? Зекхарья сказал, что подумает и даст ответ через несколько дней…
Ученики-фарисеи творили в те месяцы столь страшные дела, что у меня не поднимается рука все это описывать, а главное — я не могу объяснить, почему они это делали. Те, кто после покаялся и продолжил свое служение, говорили о демоническом затмении, о том, что все их мысли и чувства как будто подменили, испачкав глумливой скотской радостью; многие-де из них понимали, что думают и поступают неверно, но не могли найти в себе силы остановиться, хотя и хотели. Их как будто несло общей волной.
Я не могу объяснить. Но что страшнее — я знаю, как это бывает. Как нормального вроде бы человека подхватывает общий поток, начинает кружить — и вдруг налетает невыносимая радость освобождения от всего человеческого, радость исступления и простоты…
Весной многих из них убили стражники и римские солдаты, а вожаки разбежались по разным странам или ушли в разбойники. Иешуа рассказывал много лет спустя о встречах с некоторыми из них; я, может быть, в свое время тоже расскажу. Но той осенью и той зимой ученики, пребывая в демоническом затмении, громили «неправедные», по их мнению, синагоги и метивты, преследовали, а порой и убивали священников и некоторых судей, которые осмеливались их вразумить, изгоняли из городов язычников и оскверняли их храмы… Говорили, что молодые фарисеи намеренно нарушают все заповеди, кроме Первой, чтобы доказать себе и другим: их действия продиктованы одной лишь любовью к Господу, а не страхом перед посмертным наказанием.