…но этот крапчатый красный след на белом меху стоит перед моими глазами и будет стоять, пока я не расскажу ту историю до конца, он просто не позволит мне перейти к главным событиям, и я прошу прощения. Со мной всегда так: я не могу оставлять что-то за спиной. Постараюсь рассказать кратко.
Я несколько дней после того, как получила рану, находилась в странном состоянии полубреда. Я разговаривала с мужем и Йегудой и все понимала, но мир стал прозрачнее, и многое, прежде скрытое за стенами, сделалось доступным взгляду. А кроме того, перед глазами вставали живые картинки, которых быть не могло, но тем не менее я их видела столь ясно и отчетливо, что понимала: это игра воображения, мои глаза давно ни на что подобное неспособны. В ушах звучал далекий шепот или шорох, и в нем проступали слова…
Итак, я видела заснеженное поле, по которому бежала, проваливаясь местами по колено, Мария; из левого предплечья ее, когда-то исполосованного лезвием ланцета, обильно сочилась алая кровь, оставляя на снегу отчетливый прерывистый след, тогда как ноги ее и руки, которые тоже время от времени касались пушистых покровов земли, никаких следов не оставляли; далеко позади Марии, отставая стадиев на десять, шли неторопливо три огромных пса, в одном из которых, вертлявом, я с изумлением узнала ее мужа; двое других были мне незнакомы. Мария стремилась к далекому жемчужно-голубому пятну впереди, обрамленному пальмами; я присмотрелась: это был недостроенный римский портик с круглым бассейном позади него, портик и пространство земли заросли шиповником, усыпанным цветками этого необыкновенного жемчужно-голубого цвета. На краю бассейна, спустив ноги в воду, сидел мой брат, изготовившийся к купанию. Он словно услышал что-то, потому что соскользнул в воду, но не поплыл и не нырнул, а стал, наклонив голову, вслушиваться в тот же шепот, что слышала я.
Вот такая картина предстала мне, а год спустя Мария рассказала, как она однажды вышла из дома словно бы на ярмарку, и тут ее охватила решимость, она сделала вид, что забыла гребень, отправила рабыню за гребнем, а сама у ярмарки наняла двуколку и поехала в Сидон — где, она знала, жил в то время Иешуа. Он встретил ее приветливо, но каким-то необъяснимым способом дал ей понять, что не сможет нарушить святость ее супружеских уз. Они гуляли по садам Сидона, только что отцвела акация, легкие лепестки вздымались при каждом шаге, и среди всего он рассказал ей о гибели Фасаэля, как она произошла на самом деле, а не по рассказам нечестных передельщиков; и то же он рассказал о похожей смерти царя-соправителя Антипатра, и по тому, как он рассказывал, Мария поняла, что история эта многое для него значит, но спрашивать не стала. Она ночевала в гостинице, а утром спешила в дом на окраине, где рабби Ахав собирал учеников и говорил с ними, и она смотрела, как Иешуа слушает своего учителя: внимательно, мудро и без восхищения. Наверное, он уже взял у рабби Ахава все, что мог…
Потом они снова гуляли в садах, и упавшие лепестки шелестели вокруг их сандалий… Так продолжалось четыре дня, а на пятый, поздним вечером, в гостиницу вошли рабы ее мужа и почтительно, но твердо увезли Марию в именье. Вел рабов евнух Малх, ключник.
Я не знаю, что ей пришлось пережить в доме мужа. Она просто не стала рассказывать. По каким-то отрывкам позже я догадалась, что более полугода она сидела на цепи.
Спас Марию — от сумасшествия, а вероятно, и от смерти — дядя Филарет. Какие доводы он привел, я даже не берусь себе представить. Однако муж Марию с цепи спустил и даже разрешил ей покидать дом, но не двор…
Это он же потом пустил по ее следу ищеек Антипы. Я однажды узнала это и ночью пришла к нему с четырьмя своими людьми. Муж был гнусный лысый и морщинистый старик, покрытый пятнами. Тогда я его и увидела в первый раз. Почему-то он был уверен, что прав во всем.
Да, можно сказать, наверное, что здесь и оборвался алый крапчатый след на белом снегу, и Мария перестала бежать, а нашла успокоение средь мира по вере ее. Но эта картина с бегущей ею и с кровью, что стекает с локтя левой руки, до сих пор возвращается ко мне время от времени, и может быть, я что-то недоделала или же сделала не так. Может быть; в конце концов, я просто человек.
Итак, армия. Как мы собирали армию… Это очень скучное дело, и сама бы я за него никогда не взялась. Иоханан откуда-то знал, как это делается…
Если смотреть сверху, то все просто: мы едем в Кесарию, муж мой берет в римском банке некоторую сумму серебром — и мы возвращаемся в Галилею, или в приграничные городки Сирии, или в Тир — и там встречаемся, обычно вдвоем, с кем-то из жителей, кого нам порекомендовали в предыдущем месте или кто ранее откликнулся на тайный зов шептунов. Или это те, на кого указал человек Оронта. Обычно мы собирались с ними в сельской местности, у водоемов; Иоханан слыл страстным проповедником, провозвестником Искупителя…
Поговорив с людьми, послушав их самих, он выбирал двух-трех, редко пятерых, и дальше мы разговаривали с ними подробнее; я вслушивалась в звуки речи избранных и иногда запрещала того или другого. Голос — самый страшный предатель, мало кто может его обуздать. Трус не в состоянии притвориться храбрецом и алчный — щедрым.