Инглемаз снова посмотрел на часы:
— Хорошо,- медленно сказал он. — Время пока есть, я подумаю и ещё раз всё взвешу.
— Только думай быстрее, — кивнул Лис. — И ещё один вопрос: как насчёт, чтобы пожрать?
— Я распоряжусь, — пообещал Инглемаз, сел в кресло и исчез.
Лис остался один. Он, насколько позволяла цепь, приблизился к месту, где стояло кресло, и на всякий случай осмотрел пол. Никаких следов точки перехода не было видно. Если она там имелась, то основной механизм был расположен под поверхностью, или это была переменно генерируемая точка. Вполне возможно, что перенос был направленным избирательно и выполнялся устройством вроде Ключа. Хотя нет, вспомнил Лис, Сварог говорил, что в пределах помещений резиденции Ключи не действуют вообще. Единственное место, куда и откуда возможно перемещение куда-либо вовне с помощью Ключей, это терминал Центра. Почему так происходило, Сварог не знал или не говорил, но Лису казалось, что первое вернее.
Он лег на диван, закинул ноги на его спинку и закрыл глаза. В голове ползали отрывочные и хаотичные мысли.
Как часто всё происходит совсем не так, как планируешь! Отправляясь на Землю вместе с Терпом и Монрой он рассчитывал самое большее на то, что столкнётся с противодействием шаровиков, ведомых Ингваром Яновичем или Инглемазом, а в результате вообще оказался между молотом и наковальней. Он никак не думал, что ему придётся столкнуться с некими технологиями, отличными от известных технологий Творцов.
Кроме того, он не мог пока однозначно сформулировать своё отношение к ситуации на Земле. Ну, пусть не на всей Земле, он всю Землю никогда и не видел, поскольку ранее наблюдал заграницу только в тенденциозных советских телехрониках (поездка в Болгарию — не в счёт), но в своей стране, бывшей своей стране, он успел кое-что заметить и, если не полностью понять, то как бы почувствовать «звериным чутьём охотника».
В стране произошли перемены, настолько масштабные, явные и значительные, что они полностью изменили то, что называлось когда-то «новой исторической общностью людей — советским народом». Может быть, перемены эти не поменяли в принципе коренную сущность народа, но явно вынесли на поверхность жизни всё, что годами скрывалось за безобразной лубочно-приторной вывеской «развитого социализма».
Лис также интуитивно чувствовал, что изменения произошли и во всём остальном мире — он успел узнать не то, чтобы много, но некоторую информацию сумел почерпнуть из прочитанных за вечер газет, журналов, просмотренных телепередач.
Эти изменения не могли не произойти, если перестал существовать Советский Союз, рухнул биполярный мир противостояния капитализма и социализма, стремительно набирали силу многие государства, роль которых ещё полвека назад в глобальной политике вообще никто и не думал учитывать. И Лис смутно, но понял, что на смену идеологической борьбе, о которой взахлёб разглагольствовали ортодоксальные политологи в СССР, начинает всё яснее выступать борьба наций, религий и рас. Лису, например, было ясно, что уже сейчас на южных границах России катастрофически ощущается давление исламских фундаменталистов при полном попустительстве руководства страны, бесстрастно наблюдающего за началом конца великой некогда империи.
А, в общем, может быть и не настолько уж бесстрастно: многие газетные публикации пестрели сообщениями, что уровень коррупции среди высших эшелонов власти в стране достиг критического уровня. США должны быть довольны — противостояние выиграно без единого выстрела! Хотя что ещё ждёт сами США?
Лис вспомнил рожи парней, вылезших из джипа на стоянке. Уж чего-чего, а следов патриотизма на них явно не было. Пусть исламисты тащат сюда наркотики и травят молодёжь — какая разница, если и мы, скажем, можем на этом заработать?
Крушение империи, гибель России… Лис вспомнил, как издевалась коммунистическая пропаганда над высказываниями русских интеллигентов и философов, не принявших Октябрьскую революцию, точнее — переворот, и голосивших, например, как А. Блок: «А это кто? Длинные волосы и говорит вполголоса: «Предатели, погибла Россия!» Должно быть писатель, вития…»
«Посмотрите, посмотрите господа кликуши!» — билась в радостно-восторженной истерике советская пропаганда. — «Страна не только не погибла, а спустя всего столько-то лет подняла промышленность (какой ценой?), построила то-то, и то-то, и то-то, даже запустила ракеты в космос! Страна не погибла! Как ошибались те, кто пророчил упадок, как ошибался, например, великий фантаст Герберт Уэллс, назвавший Ленина «кремлёвским мечтателем»!»
В том-то беда великих империй состоит в том, что они, как огромное дерево, не умирают мгновенно. Сначала идёт невидимый глазу процесс, затрагивающий корни, нарушается питание ствола, гибнет невидимый снаружи камбий. Затем распад неумолимо выходит наружу: отмирают отдельные листья, сохнут ветви, опадает струпьями кора. На этом фоне возможны некоторые отчаянные всполохи жизни, не желающей признавать смерть, в виде иногда пробивающихся новых побегов на отмирающих пнях, но это не возрождение, а судороги агонии.
Сколько лет агонизировал Египет, а Персия, а тот же Рим? Не сразу ведь, не одно столетие. И не является ли падение неизбежным уделом всех империй?