— Наведаюсь в гидропонные отсеки, дорогая, а заодно взгляну на животных.
Итак, я облачился в рабочий комбинезон, поцеловал Шандру за ушком и сказал:
— Наведаюсь в гидропонные отсеки, дорогая, а заодно взгляну на животных.
Временами они начинают беспокоиться… думают, что я оставил их с роботами и что на «Цирцее» нет ни единой живой души… Но они ошибаются, правда?
— Правда, — согласилась моя принцесса, — тут целых две живых души. Хочешь, я пойду с тобой?
— Нет, не стоит. Я собираюсь еще наведаться в гибернатор, осмотреть зародыши, проверить генофонд, а это неприятная процедура. Ты… — Я на секунду задумался, потом хлопнул себя ладонью по лбу. — Отчего бы тебе не развлечься? Иди на мостик и просмотри мои записи. «Цирцея» подскажет, где их искать. С этими словами я развернулся и зашагал к лифту. Дел в гидропонных отсеках было немного: главным образом продемонстрировать себя животным и убедиться, что они хорошо перенесли прыжок. Не знаю, что чудится им в поле Ремсдена, но иногда они испытывают беспокойство, словно понимая, что корабль уносит их в космическую пустоту, все дальше и дальше от привычных мест, от солнечного света и тепла. Однако все мои звери являлись опытными путешественниками, не исключая оран-«жевых обезьянок, купленных на Малакандре; никто из них не сошел с ума, не впал в бешенство или депрессию и не питал намерений угрожать мне бластером. В отличие от беспокойных двуногих пассажиров мои животные всегда дружелюбны и миролюбивы; они ценят заботу и ласку, не лезут на капитанский мостик и не забрасывают роботов всякой дрянью.
Я полюбовался на них, заглянул в гибернатор (там было все в порядке — лютый холод, стерильная чистота и мерцание зеленых огоньков), а затем устроился рядом с аквариумами и выпил рюмку бренди. Я чувствовал, что мне необходимо подкрепиться; я не спеша цедил свой золотистый бальзам, поглядывая на застывшие ленты водорослей, пестрые камешки и разноцветных рыбок, мельтешивших в подсвеченной лампами воде. Это зрелище обычно успокаивает меня; если зажмурить веки, то кажется, что слышишь мерный рокот волн и то негромкое умиротворяющее шипение, с которым волна покидает песчаный берег. Если подвернется случай, размышлял я, надо купить большой резервуар и врезать его между салоном и гимнастическим залом.’ Отличное будет приобретение; хватит места на пляж с золотым песочком, на пальмовую рощу и на целое озеро, раз в десять побольше моего бассейна. Чем не океан? Я представил, как Шандра плещется в его прозрачных водах, улыбнулся и раскрыл глаза. Прошло больше четырех часов; пожалуй, можно было возвращаться.
Моя прекрасная леди сидела в кресле, пребывая в глубокой задумчивости. Перед ней, на расстоянии двух метров от вогнутой чаши голопроектора, виднелось чье-то знакомое лицо, слегка полноватое, розовощекое, со строгими серыми глазами и выпуклым лбом в темных кудряшках. Жанна… Жанна Дюмо-рье, первая моя спутница в бесконечной космической эскападе… Несомненно, самая образованная из всех моих женщин; она была доктором психологии и почтила меня своим вниманием на Пенелопе девятнадцать тысячелетий тому назад. Ей очень хотелось написать мою биографию, и с этой целью меня исследовали круглые сутки: днем — на сеансах психоанализа, а ночью — в постели. Когда работа завершилась, я отвез ее на Эдем. Насколько помню, расстались мы друзьями.
— Ты не торопишься, — заметил я, поворачиваясь к Шандре. — Жанна была первой моей супругой, если не считать матери Пенни, и самой первой женщиной, рискнувшей связаться с космическим торговцем. Другие шли по ее стопам.
— Вот мне и любопытно, зачем она это сделала. Но я не нахожу причин!
Никаких оснований! — Шандра всплеснула руками. — Большое чувство? Пожалуй, нет… Попытка к бегству? Тоже не годится; на Пенелопе она занимала почетную должность, ее никто не преследовал, никто ей не угрожал… И в отличие от Дафни она была умна! — Шандра покосилась на голограмму и сквозь зубы буркнула:
— Пожалуй, довольно красива… если тебе нравятся женщины с отвисшими щеками…, — Она хотела написать мою биографию, детка.
— Большое чувство? Пожалуй, нет… Попытка к бегству? Тоже не годится; на Пенелопе она занимала почетную должность, ее никто не преследовал, никто ей не угрожал… И в отличие от Дафни она была умна! — Шандра покосилась на голограмму и сквозь зубы буркнула:
— Пожалуй, довольно красива… если тебе нравятся женщины с отвисшими щеками…, — Она хотела написать мою биографию, детка.
— Да, я знаю! Но это следствие, а не причина. Причина в другом! В чем же?
Шандра вопросительно взглянула на меня, так что волей-неволей пришлось пуститься в воспоминания. Жанна… Мой Бог, как давно это было! Горы времени разделяли нас, целая геологическая эпоха, столько лет, что Земля успела б оледенеть и оттаять вновь… Но это лишь гипербола, поэтическое преувеличение; земной климат стабилен и с давних пор находится под полным контролем. Жанна… Она была из первого поколения родившихся на Пенелопе и, как я думаю, едва ли разделяла мою тягу к странствиям и перемене мест. Но она была честолюбива, а честолюбие может подвигнуть людей на самые странные поступки. Ей хотелось прославиться, войти в историю — если не с парадного входа, так с черной лестницы; я был ее шансом, ее заявкой на бессмертие, ее неиссякаемым рудником. К тому же она мечтала стать профессором психологии, а еще лучше деканом в солидном университете, в одном из высокоразвитых миров, не дальше тридцати светолет от Земли. При всем том Жанна являлась вполне сносной партнершей: женщина не без юмора, с ровным характером, уверенная в себе, способная поддержать беседу. Были, само собой, и у нее недостатки: ей не хватало темперамента в постели, да еще эти психоаналитические опыты… Научное помешательство, я полагаю.