— Грэм… — Я повернулся к ней, всматриваясь в потемневшие зеленые глаза.
— Грэм, ты не мог бы рассказать мне о прежних своих женах?
Я тяжко вздохнул. Неизбежное свершилось; она хотела знать не только о Дафни, но о всех моих увлечениях за последние двадцать тысяч лет. Вы спросите зачем? О некоторых причинах я уже говорил, однако имелись и другие. Представьте себе юную леди с пылким воображением и врожденной склонностью к любви; представьте, что долгое время она находилась в темнице, в условиях, когда ее чувства игнорировались и подавлялись; добавьте к этому ее невинность и мой несомненный опыт, и вы получите адскую смесь под названием «комплекс неполноценности». Ergo, Шандра не могла забыть о прежних моих женах; не зная о них почти ничего, она тем не менее сравнивала себя с ними и полагала, что сравнение идет не в ее пользу. Ведь она являлась такой неискушенной, такой неопытной! Правда, гордость мешала ей пуститься вниз по дорожке самоуничижения, но, чтоб наверстать упущенное, она была готова ринуться в любую другую сторону. Я снова вздохнул.
— Отчего бы тебе не заглянуть в вечные файлы «Цирцеи»? Там хранятся контракты со всеми моими женами, кроме самой первой, матери Пенни… она, если помнишь, жила на Земле и умерла на Земле… и я расстался с нею так давно, что не могу уже вспомнить ни глаз, ни губ, ни лица. Но облик всех остальных сохранила «Цирцея». Ты можешь увидеть каждую и убедиться, что нет среди них милее тебя.
— Льстец! Неисправимый льстец! — Она куснула мое плечо, потом, приподнявшись на локте, спросила:
— Зачем ты хранишь все эти записи? Эти контракты, снимки, голограммы? Они тебе дороги?
— Можно и так сказать, но думаю, что истинные причины другие. Они — эквивалент моей совести, милая; они напоминают о женщинах, деливших со мной постель, и о том, как я обошелся с ними. Я старался быть честным с каждой… очень старался… насколько позволяли обстоятельства… — Мне вспомнилась Йоко, и я помрачнел; потом, отбросив тяжкие мысли, добавил:
— Так ли, иначе, тебе стоит пошарить в архивах «Цирцеи», там собрано много любопытного. Все мои торговые договора, спецификации грузов, соглашения с пассажирами, финансовые отчеты и описания экстраординарных ситуаций.
— Каких? — вскинулась Шандра.
— Экстраординарных.
— Каких? — вскинулась Шандра.
— Экстраординарных. Случаев, когда я был вынужден применить силу и капитанскую власть.
Кажется, моя попытка заговорить ей зубы имела успех: рот Шандры приоткрылся, глаза округлились, и она с интересом уставилась на меня.
— Ты применял силу? Когда же, Грэм? Ведь ты — человек мирный! Ты столько раз мне это повторял!
— Мирный, само собой, но кому понравится, когда в тебя тычут бластером? — откликнулся я. — Помнишь ту историю с Детьми Света и их Пророком? Когда я пустил в ход оружие?
Крючок был заброшен, и Шандра тут же его проглотила. Я не испытывал сомнений, что вопрос о прежних моих женах еще всплывет в будущем, но сейчас ей хотелось послушать о Детях Света Господнего, которых я подобрал на Новой Македонии и вышвырнул с корабля на Белл Риве. Мне пришлось снова пересказать все душераздирающие подробности: о Пророке, чей ум помутился во время перехода, о бластере «Филип Фармер — три звезды», об отрезанной руке и двухлетней отсидке Пророка в карцере. Шандра вовсе не симпатизировала Пророку, но, когда я упомянул о том, что его сторонники были деклассированы и лишены права на потомство, она воскликнула:
— Это несправедливо, Грэм! Несправедливо! Пусть они были фанатиками, пусть их ненавидели и презирали, но разве это повод, чтобы лишить их детей? Ты говорил, что Македония — высокоразвитый мир, а значит — гуманный, но я не вижу в таком решении ни гуманизма, ни справедливости! Только жестокость!
— Технологический прогресс и гуманизм вовсе не сопутствуют друг другу, и македонцы не являлись исключением, — пояснил я. — Их общество было демократическим, но их правители были так привержены демократической идее, что древний лозунг «цель оправдывает средства» не казался им кощунственным. — vis pacem, para bellum! Хочешь мира, готовься к войне!
— Что это значит? — спросила Шандра, наморщив лоб.
— Лишь то, что они являлись приверженцами теории Ли Герберт. Я не рассказывал о ней? — Шандра кивнула, я понял, что она прочно сидит на крючке. — Так вот, согласно мнению Ли Герберт, в каждом из населенных миров последовательно сменяются три этапа — демократический, тоталитарный и теократический. Слабость демократии в том, что она не признает кровавых расправ с оппозицией, и та, объединившись пусть в небольшую, но монолитную группу, рано или поздно захватывает власть. Затем следует передел собственности, коллективизация и трудовые лагеря для несогласных; кого-то сажают, кого-то пытают, кого-то вешают или стреляют без всяких затей. Большая часть населения оказывается в рабстве, и это не может продолжаться слишком долго; бунт неминуем, а за ним следуют возмездие и раскаяние в прежних грехах. В этот момент наблюдается вспышка религиозности: бывшие владыки взывают к Творцу как к источнику милосердия, бывшие рабы — как к Верховному Судье, карающему несправедливость. В конце концов Бог примиряет всех — при условии, что миром будут править его адепты. И правят они железной рукой, пока не рассеется мистический туман, вновь приоткрыв манящие формы Богини Демократии… И все начинается с самого начала!