Но мы не торопились; решение было принято, и время как таковое не изменяло ничего. Дни, месяцы и годы могли нестись стремительно или ползти как черепаха, могли скакать, бежать, лететь или тянуться с неспешной монотонностью, могли застыть совсем или мчаться губительной кометой. Их бег или неторопливая поступь как бы не затрагивали нас; мы жили ожиданием разлуки. Мимо проплывали звезды, светила, хороводы безлюдных планет, обитаемые миры… Кокаин, Карно, Тригисмус, Нил-Карборунд, Конская Грива, Радев-ски… Причудливые названия, странные имена… Кто-то связывал с ними надежду, кто-то дал волю фантазии, кто-то лелеял горделивые мечты, а для кого-то они были памятью — о близком человеке, о друге или возлюбленной.
Я знал, что отныне они станут Памятью и для меня. Вечной памятью! Назовите мне любой из миров, мимо которых я пролетал — в любое время суток, днем или ночью, — и я скажу вам, была ли тогда со мною Шандра. Конечно, не так уж много времени прошло с тех пор, как мы расстались… Но даже через десять тысяч лет все эти звезды и миры не потеряют свой неповторимый блеск, свое очарование; память о них подобна нитям, связавшим меня и Шандру.
Мы приземлились только в одной из этих звездных гаваней, в Кадате, где много-много лет назад я распрощался с Дафни. Так пожелала Шандра; не знаю уж отчего, но к Дафни она прониклась особой симпатией. Не потому ли, что Дафни была так беззащитна и доверчива? А сильным натурам, как я замечал не раз, свойственна тяга к покровительству.
Кадат… Самый мрачный из эпизодов нашего последнего путешествия… Мир, испытавший весь ужас катастрофической войны…
Все началось довольно невинно — с биокибернетических экспериментов и опытов по клонированию, причем клонированные существа, с обычной человеческой физиологией, снабжались «контуром послушания» — неким электронным блоком, гарантировавшим их верность и лояльность. Кому, вы спросите? Разумеется, хозяевам, тем, кому надоели роботы и кто желал обзавестись иными слугами — такими, что были б подобны людям, могли испытывать боль и страх, чувство привязанности и благодарность. Власть над этими созданиями, возможность покарать их за мнимые провинности или осчастливить словно возвысила людей; они ощутили себя породой богоравных, если не самими богами. Власть сладка… А власть, подкрепленная знанием и финансами, всемогуща. И генетические лаборатории приступили к делу, плодя рабов — созданий, слишком похожих на человека, чтобы можно было счесть их андроидами.
Затем «контур послушания» отказал — с подозрительной и пугающей одновременностью — и на планете разразилась война. Будь у нее иной конец, нам, людям, пришлось бы столкнуться с нелегкой этической проблемой: как относиться к расе разумных существ, которых мы сами же сотворили, наделив всеми человеческими достоинствами и пороками. При том, что наше творение не имеет ни поводов, ни причин возлюбить нас или испытывать признательность! Это был бы тот еще казус… Но, так или иначе, война его перечеркнула; сражения шли с невероятной жестокостью, пленных не брали, бомб не жалели, и в результате победа досталась кадатцам. Правда, три четверти их населения погибло или пропало без вести, а выжившие находились в шоке — и будут пребывать в нем, по самому благоприятному прогнозу, еще лет пятьдесят.
Торговать тут было нечем и не с кем. Я забрал видеоленты с записью всех грандиозных битв и потрясающих зверств, с картинами тотального уничтожения, с реками крови и океанами огня. Ленты мне выдали даром — под обещание, что я сообщу о случившемся во всех обитаемых мирах, дабы предостеречь их от ошибок. Я не возражал. Я лишь подумал о том, что люди не склонны учиться на ошибках ближних. Возможно, та раса, которую создали в уничтожили кадатцы, была бы более благоразумной?..
Я навел справки о Дафни, но она среди выживших не числилась. Однако мой розыск был поневоле ограничен: все местные архивы находились в самом плачевном состоянии, компьютеры разбиты, файлы разорены, связь и транспорт практически не действуют, на месте городов — руины, а люди ютятся в хижинах среди сохранившихся чудом полей… Кадат погрузился во тьму, и мрачная ночь смутных времен поглотила Дафни.
Жаль! Безумно жаль! Ведь она была такой молодой и прекрасной… Я не стал задерживаться на Кадате — то, что там случилось, очень напоминало период мерфийского хаоса, а всякие ассоциации на этот счет были для Шандры истинной пыткой. Набрав скорость, мы вошли в поле Ремсдена, прыгнули, рассчитали новый отрезок маршрута и прыгнули вновь; затем переходы слились в моей памяти в один гигантский скачок, туманный и размытый, как утренная мгла над озерными водами.
Набрав скорость, мы вошли в поле Ремсдена, прыгнули, рассчитали новый отрезок маршрута и прыгнули вновь; затем переходы слились в моей памяти в один гигантский скачок, туманный и размытый, как утренная мгла над озерными водами. Мир колебался и дрожал, надежные стены «Цирцеи» таяли, холод безмерных пространств леденил душу, Вселенная кружилась хороводом мутной вязкой пелены, а голоса шептали, шептали… О чем? Кажется, на этот раз я понимал их невнятный лепет, напоминавший, что путь наш близится к концу и что разлука неизбежна.
Мы вынырнули там, где я и рассчитывал, на дальних подступах к Коринфу, за поясом внешних планет, чудовищных конгломератов застывшего таза и льда. Мы миновали их; мы двигались прямо на юг, к жаркому солнцу, к теплу и свету. Нефритовый диск Коринфа рос перед нами, будто напоминая и поторапливая — Шандра уже носила мое дитя, и первый месяц беременности, по нашим расчетам, должен был закончиться как раз к моменту высадки.