— В покаянии? — Я приподнял бровь.
— В Радостном Покаянии, — строго поправил Жоффрей. — За неповиновение, упрямство и всякий грех, совершенный ими, положено отстоять весь день перед алтарем Господним, не поднимаясь с колен и не вкушая еды и питья. Временами мать-аббатиса требует, чтобы покаяние свершалось на церковных ступенях, дабы прохладный воздух смирял плотские мысли…
Кажется, тут и без транайской машинки неплохо умели, бороться с инакомыслием. Я подумал, что женщины, прошедшие такую школу, должны иметь гордый и непокорный дух, и поделился этим соображением с Жоффреем. Аркон мрачно кивнул:
— Что правда, то правда. Не хотите ли взглянуть на некоторых из них?
Мне пришлось передвинуть табурет, чтобы очутиться напротив компьютерного экрана. Аркон дважды перекрестил его — очевидно, этот жест, уловленный сенсорами, вызывал некую демонстрационную программу — то ли постоянную, то ли подготовленную в спешном порядке персонально для меня. Экран мигнул, затем в его прозрачной глубине возникла хмурая голубоглазая физиономия с упрямым подбородком и веером поясняющих надписей.
— Аделаида, — произнес аркон Жоффрей. — Девственница, возраст — сорок пять, родилась после падения Молота, упорствует в заблуждениях с двадцати лет. Экран показал мне еще несколько лиц — Анна, Бригитта, Вероника, Галина, Джейн, Долорес — в строго алфавитном порядке. Все они были хороши, несмотря на мрачность во взоре, все были молоды, и все казались отлитыми в одной и той же форме, с едва заметными вариациями. Серые глаза сменялись голубыми и снова серыми, цвет волос колебался от золотистого до светло-льняного, кожа отливала густым медным загаром, а что касается очертаний скул, носа и рта, то любая из этих красоток сошла бы если не за родную сестру, так за кузину Жоффрея и его оловянноглазых послушников.
Евгения, Ефимия, Жанна и Зинаида промелькнули на экране, пока я размышлял о блеске и нищете современной генетики. Все колонисты начинают с сердцами, полными благих намерений, и с баками, полными спермы — лучших мужских гамет, принадлежащих самым здоровым, самым жизнестойким и умным представителям рода людского.
Но этот драгоценный фонд редко используется хотя бы на одну двадцатую, так как перспектива неограниченной рождаемости пугает переселенцев; если уж производить потомство, считают они, так естественным путем, без всякого внутриутробного осеменения. В результате через пару веков все они связаны родственными узами и все являют собой единый расовый тип — а это ведет к более жестким стандартам красоты, чем принято на Земле. Отмечу, что близкородственные связи не порождают умственных или физических дегенератов, поскольку генетическое программирование способно исправить любой дефект. К тому же имеется биоскульптура, а значит, всякий, обладающий своеобразной внешностью, может изменить ее, подогнав под местный эталон.
Компьютер показал мне Ирину, Кандию, Катарину — таких же светловолосых и голубоглазых, как их предшественницы. Девиации в форме носов и подбородков, в разрезе глаз и в очертаниях губ вполне укладывались в статистический коридор, такой узкий, что все эти лица начали сливаться в одно, в некий классический типаж славяно-скандинавской блондинки в мерфийском исполнении. Мы приближались уже к середине алфавита, когда монитор одарил меня чем-то иным, нарушившим золотисто-голубое однообразие. Во всяком случае, глаза у этой девушки были зеленоватыми, в волосах (коротких и неаккуратно подстриженных) просвечивала рыжинка, а подбородок хоть и казался упрямым, но все-таки не походил на угловатую корму моего челночного катера. Очень премилеяький подбородок, отметил я, даже с каким-то намеком на ямочку.
— Киллашандра, — прокомментировал тем временем Жоффрей. — Девственница, возраст — пятьдесят девять, родилась до падения Молота, упорствует в заблуждениях не меньше сорока четырех лет. Рекордный срок, должен отметить!
— Вот и остановимся на ней, — предложил я. — Но должен вам сказать, что цена в два килограмма платины за этот экземпляр меня не устраивает. Во-первых, она рыжая, а не блондинка, а во-вторых, самая закоренелая из ваших грешниц. Надо бы сбросить, почтенный аркон.
Жоффрей задумчиво нахмурился.
— Рыжая? Хмм… действительно… А почему бы вам не выбрать блондинку, сэр? Я ухмыльнулся — самым премерзким образом.
— Видите ли, я скуповат, а это единственный экземпляр, не отвечающий вашим стандартам красоты. Значит, мы можем поторговаться… Как вы сказали, эта девица упорствует рекордный срок, и я уверен, что такую и могила не исправит. Продавайте, аркон! Даю килограмм платины.
— Килограмм восемьсот, — откликнулся Жоффрей. — Ведь мы кормили и поили ее сорок четыре года!
— И будете делать это до Второго Пришествия, — дополнил я. — Килограмм триста — только из уважения к вам, мой друг.
— Килограмм семьсот. Взгляните, какая у нее фигура! — Жоффрей уменьшил изображение, представив Киллашандру в полный рост. Фигурка в самом деле была прелестной — длинные ноги, стройный стан и крутые бедра, которых не могла скрыть даже бесформенная бурая хламида.
— Килограмм четыреста, — сказал я. — На экране она выглядит неплохо, а вот какова в реальности? Может, у нее одна нога короче другой? Аркон сбросил сто грамм и с оскорбленным видом заставил изображение двигаться; я отметил, что это ничего не доказывает, так как возможности компьютерного моделирования безграничны, и предложил полтора килограмма.