— Погоди, — сказал он. — Ее же надо как?то назвать. Без этого нельзя. Придумай какое?нибудь имя.
— Я не знаю, — растерялась Алия. — Какие имена бывают у кораблей?
— И я не знаю. «Стерегущий»? «Грозящий»? Не «Аврора» же… «Нимиц»? «Бисмарк»? Был такой крейсер «Киев»… Нет. Знаешь, давай назовем эту лодку «Ордынка».
— А что это значит?
— Так называлась улица, где я рос. К тому же в этом слове есть что?то кочевое, соответствует ситуации… Итак, нарекаю тебя «Ордынкой»… Полагается разбить бутылку шампанского, но с шампанским у нас тут некоторая проблема… Отложим. Краткие испытания — и отчаливаем. В Арракине уже наверняка знают, где лежит разбитый орнитоптер. Что?то мне подсказывает, что ты не мастер спорта по плаванию.
— Это точно.
— Господи, у тебя, оказывается, красивая улыбка! Долго же ты это скрывала… Ладно, рискну здоровьем в одиночку. Ну?с… плыви, мой челн…
Насос из артезианской скважины на штыре с пластиковой кишкой без усилий и почти бесшумно пронес по недвижной черной поверхности скрепленные решеткой сардельки?баллоны и Синельникова вместе с ними; «Ордынка» промчалась вперед, назад, и круто переложенный румпель заставил ее прянуть вбок, гулко захлопав по воде пластиковым брюхом.
— Православный, глянь?ка, с берега народ, посмотри, как Ванька по морю плывет, — пропел Синельников. — Держи ее за нос, грузимся — клади винторезы, я отключу технику…
Ни вес экипаж, ни походного имущества никак не отразился на осадке, Синельников скомандовал: «Отдать швартовы!» — нажал на гашетку дрели, и бетонный причал, отпрыгнув назад, растворился в темноте.
— Как капитан, назначаю тебя впередсмотрящим, держи карту и считай горловины цистерн. Ошибешься — нам век из этих подземелий не выбраться, аккумуляторов хватит на двое суток, дальше — адью. Кстати, послезавтра придется где?то вылезать и разворачивать солнечные батареи…
Утомленные странствиями, они устроились на ночлег на какой?то платформе — листе рифленого металла, подвешенном к потолку зала на вмурованных крючьях в метре над водой.
— Что?то здесь ставили в былые времена, — предположил Синельников. — Генератор или компрессор…
Тщательно привязав лодку, путешественники расстелили захваченные из карамагской берлоги спальные мешки, но возбуждение дня еще не улеглось и, несмотря на усталость, спать никому не хотелось.
— Что ты там все время записываешь в этот блокнот? — со своего края платформы спросила Алия. — Ты еще и писатель?
Синельников хмыкнул.
— Я не писатель, но, видишь ли, какая штука… Это трудно объяснить. Бог создал человека по образу и подобию. А Бог — он же творец, значит, и мы должны что?то творить… в соответствии с высшим замыслом. А что мы творим? Скачем по дюнам да крошим друг друга… не творим, а вытворяем. Просто срам… Ох, что?то я и в самом деле начал проповедовать… Вошел в роль, ничего не скажешь… В общем, стало мне однажды обидно. Вот я и принялся записывать, что в голову придет по ходу дела. Может, творца из меня и не выйдет, но хоть что?то осмыслю.
— И что же ты осмыслил?
— Да здесь много интересного. Дюна — это философия.
— Философия?
— Да. Например, философия воды. Цену воды познаешь в пустыне… Эк меня разбирает… Ну ладно. Вы так к этому всему привыкли, что многого не замечаете. Ну, скажем, в съетчах я не видел ни одного стакана. Фримены пьют из пиалы. В стакан или кружку воду наливают быстро, она оттуда никуда не денется. Пиала плоская, в нее надо наливать медленно, иначе все окажется на полу. Медленно и внимательно, понимаешь? Это уже ритуальное действие, обряд общения с водой. Такие мелочи скрывают в себе важные вещи. Или еще. Дюна — единственное место, где сохранилось то, что называют устным народным творчеством. Я вообще впервые в жизни увидел: сидят тридцать здоровенных мужиков с оружием и серьезно слушают, как какой?то чудак с балалайкой рассказывает им сказку. Сказание о Гильгамеше. Да где еще такое найдешь?
Он помолчал.
— И что противно, ведь все это пропадет ни за грош, никто ни черта не изучает, не записывает, скоро ни одна собака и не вспомнит ничего. Вы со своими кустиками червю вашему любимому — у вас вся жизнь на нем построена — хоть бы заповедник какой отвели, поисследовали, что у него как, сами ведь ни рожна не понимаете! Нет, как обезумели все: винтовки в руки — и давай мочить друг друга почем зря. Только на это ума и хватает. Из?за чего? Прилетела с Каладана, с задворок, деревенская семейка. Карл, спикер наш хитромудрый, дал вам денег, вы и пошли тут городить да баламутить, и вся планета псу под хвост… Козлы какие?то, право слово, а еще называете себя фрименами…
Во мраке, едва разреженном парой древних, неведомо откуда выведенных световодов, метнулась тень, и у подбородка Синельников ощутил холод прославленного арракинского булата.
— Я дочь герцога из императорского рода, а моя мать — почтенная образованная дама! — в голосе Алии звучала та же сталь, что Синельников чувствовал на своем горле.
— Я дочь герцога из императорского рода, а моя мать — почтенная образованная дама! — в голосе Алии звучала та же сталь, что Синельников чувствовал на своем горле. — Кто ты такой, чтобы нас судить?