— Вы, сударыня, серьезно говорите или шутите? — строго спросил он.
— Конечно, серьезно, откуда бы я иначе могла знать ваше имя и отчество? У нас все так и говорят, если сказал надворный советник Иоаким Прокопович, то и печати не нужно!
— Действительно, откуда… Я вас нынче тоже увидел первый раз в жизни…
А она ничего, миленькая и, видать, не глупая, — подумал он, — выходит есть и среди женского сословия не одни только дуры. А все-таки, откуда про меня в такой глуши известно… Неужто, разговоры пошли после похвалы Курносого.
— Мне говорили, что вас сам государь очень хвалил, — подтвердила я его предположение.
Точно говорит, — успокоился он.
— Это, сударыня, пустое, я просто выполнил свой долг.
Квартальный-то так пьян был, что сам в Неву упал, а я тогда мимо шел, увидел и веревку ему-то бросил. А государь увидал, и похвалил за радение, — вспомнил Ломакин, а вслух сказал:
— Думаю, что на моем месте так бы поступил каждый, случись ему вечером гулять вдоль Невы. А государь наш за каждой мелочью в столице и империи надзирает, вот и оценил мое радение, — со скромным достоинством рассказал надворный советник, а про себя вспомнил подробности своего подвига:
Да, та прогулка у меня была хорошая, поздним вечером, осенью в дождь, с покойником за спиной, — усмехнулся он. — Только тело с камнем на шее в воду опустил, а тут пьяный квартальный тонет, и как оглашенный орет. У меня в руке веревка от того покойника осталась, вот и бросил… Только вытащил, Курносого счастливая планида принесла….
— Не скажите, Иоаким Прокопович, — воскликнула я, — не всякий чиновник на такое способен. Осенью в темноте незнакомого человека спасти!
Выходит, раззвонили уже по всей Руси, — не без удовольствия, подумал он, — а ведь тогда и правда большая удача была, Курносый меня сразу из коллежских секретарей в надворные советники возвысил.
— Говорят, вас тогда сразу через два чина возвысили! — опять вступила я в приятный разговор. — Я думаю, по заслугам. Да еще недооценили. Разве ж у нас умеют оценить настоящий талант! По вашему разуму и способностям вам никак нельзя быть ниже тайного советника, а то и действительного!
Ломакин умилился справедливой оценке своей персоны и, повернувшись боком, сел так чтобы быть ко мне лицом.
Какая приятная бабенка, — с удовольствием думал он, — и глазки у нее этакие славные и сама… С тела правда не изобильна, а жить. Жить ей мало осталось, не успеет красоту нагулять. И, платьице какое у нее легонькое, все сиськи наружу торчат. Как бы вечером не простыла… Нынче хоть и лето, а вечерами прохладно бывает. Не задавлю сегодня, так надо будет ей платок теплый достать…
— Это, сударыня, не нам решать, а высшему начальству, — солидно откашлявшись, сказал Ломакин. — Наше дело беззаветно служить, а чины ждать по заслугам. Вы, давеча, хотели в окошечко полюбоваться, так оно ничего, немного можно. Я сам не любитель на зеленые древа и всякие поля глазеть, но других не осуждаю. Это не грех, все в природе есть Божье создание.
Чиновник, немного отодвинул штору с моей стороны кареты, так что в щель стала видна дорога, поле пшеницы и скачущий рядом с окошком кареты кирасир. Он мельком взглянул на приоткрывшуюся занавеску, и, пришпорив лошадь, исчез впереди.
— Посмотрели? — умильным голосом, спросил Ломакин.
— Да, спасибо, — нежным голосом поблагодарила я, — было очень красиво.
— Вот и хорошо, — сказал он и, перегнувшись через меня, задернул штору. Какое-то мгновение его бедро касалось моего, и я почувствовала, что он сразу напрягся.
— Ах, какой вы, Иоаким Прокопович, милый. Я так рада, что с вами познакомилась. Когда нашим расскажу, что с самим надворным советником Ломакиным ехала в карете, никто не поверит! — порадовала я чиновника еще одним признаком славы.
Не расскажешь, милая, — с непонятной печалью подумал Иоаким Прокопович, — жить тебе осталось день, два от силы. Уж, ладно, сегодня не трону, а потом, извини и прощай. Жалко не жалко, а служба для чиновного человека самое главное!
Я хотела сразу же обсудить новую тему о верности чиновников служебному долгу, но Ломакин отодвинулся от меня на противоположную сторону дивана. Я ласково посмотрела на него, но он нарочито крепко зажмурил глаза и сделал вид что заснул.
Мне тоже стоило подумать о своем незавидном положении, и я последовала его примеру, сделала вид что дремлю. За что меня арестовали, я пока не знала. Мне кажется, этого не знал и сам конвоир. Скорее всего, ему просто приказали найти некую женщину, арестовать и сделать так, чтобы она умерла по дороге в столицу.
Алеша когда-то мне говорил, что лучший способ понравиться, говорить, то, что собеседник хочет от тебя услышать, а прослыть умным, повторять его мысли. Это я и делала и сразу же у нас с Ломакиным установились почти человеческие отношения. Однако что делать дальше, как защитить свою жизнь я пока не знала.
— А как вас, сударыня, по-русски зовут, — вдруг спросил надворный советник.
Я назвалась, не сразу поняв вопрос. Только позже, до меня дошло, что он считает, что кроме русского у меня есть еще другое, наверное, иностранное. Это было совсем неожиданно, но давало хоть какую-то зацепку, что арест может быть как-то связан с моим происхождением.