Алексей Григорьевич спросил Тишку о госте недавно приехавшем к барину, собирается ли тот уезжать.
— Никак нет-с, выпивают-с, — своим ленивым голосом ответил он, а сам в это время думал обо мне.
Дурак Алексашка женился, а не попользовался. Алевтинка-то оказывается ничего. Как бабьего мяса наест, будет полная сладость. Ишь, б… как таращится, ну, ничего, скоро я тебя обгуляю, никуда не денешься! Пусть этот черт тебя обучит, а потом уж я не пропущу! От меня еще ни одна не ушла, дашь, не мытьем так катаньем…
Мне от этих его мыслей стало так обидно, что на глаза навернулись слезы.
— О чем он думал? — спросил меня Алексей Григорьевич, увидел, что я плачу и с тревогой воскликнул. — Господи, что случилось?
Я растерялась, не говорить же было ему то, что на самом деле думал Тишка, потому сказала, первое, что пришло в голову:
— Он думает, что ты черт!
— Почему именно черт? — засмеялся он.
— Не знаю, и еще он думает, что ты глупый, раз выбрал меня.
— Не знаю, и еще он думает, что ты глупый, раз выбрал меня.
— Почему? — захохотал он.
— Потому, что я некрасивая! — нарочно сказала я, посмотреть, что он будет об этом думать.
— Ты некрасивая? — переспросил он.
Я быстро съежилась под одеялом, и прикрылась руками, чтобы он тотчас не бросился рассматривать, что у меня такого некрасивого. Но, почему-то, то, что думал обо мне Алеша, мне нравилось. Хотя думали они оба, в общем-то, об одном и том же, но как-то по-разному. От одной мысли Алеши обо все таком, меня бросало в приятный жар, а от Тишкиных становилось противно.
— Что с тобой? — тотчас встревожился он.
— Жарко мне что-то…
Тогда он не предупреждая и, не долго думая, сдернул с меня одеяло.
Я попыталась его удержать, но не успела и опять оказалась перед ним совсем голой. И что у мужчин за такая странная тяга, все время нас раздевать!
— Да ты совсем мокрая! — испугался он и начал вытирать меня полотенцем.
Делал он это очень нежно, боясь причинить мне неудобство. Ни о чем таком он в тот момент почти не думал. Ну, разве чуть-чуть. Правда, чем дольше он со мной возился, тем беспокойней делался. Было очень интересно подслушивать, как он себя укоряет и старается думать только о том, что я больна и мне нужен покой. В конце концов, мне стало его жалко, и я сказала:
— Если тебе так хочется, можешь меня поцеловать. Не так уж плохо я себя чувствую!
Я уже почувствовала почти то же, что было со мной до болезни. Когда мы с ним вместе лежали. Все во мне начало набухать и дрожать. А он все боялся ко мне притронуться, хотя ему очень хотелось.
— Ну, целуй меня скорее! — взмолилась я. — Не бойся, я не умру!
Он тогда наклонился ко мне и нежно поцеловал в губы. Я вся поплыла. Голова закружилась, и я закрыла глаза. А он меня все целовал и целовал, пока я не взмолилась:
— Можно мне немного поспать, а то я что-то устала.
Он тотчас меня отпустил и бросился за снадобьем и водой. Я взяла в рот маленький белый кружочек, а он в это время держал стакан, дать мне его запить, и старался на меня не смотреть и ничего такого не думать. Однако все равно всю меня видел. Только теперь мне, почему-то, не было ни капельки стыдно, будто я начала смотреть на себя его глазами. Это было даже интереснее, чем рассматривать свое отражение в воде или зеркальце.
Я его не обманывала, на самом деле устала. Алеша это понял и тихо вышел из комнаты. Я была ему благодарна. Мне нужно было побыть одной, чтобы хоть как-то разобраться в том, что со мной происходит. И так от всего, что случилось, голова шла крутом. Путали меня не новые чувства, они были непонятными, но хотя бы приятными, а то, что у голове постоянно звучат чужие голоса.
Пока я пыталась уснуть, мимо нашей комнаты по несколько раз прошли почти все обитатели дома, и я узнала о них много больше, чем за все время, что здесь прожила!
Почти все наши дворовые не любили или ненавидели друг друга! Сначала, когда я слышала, как ругают меня, хотела плакать, но вскоре оказалось, что других поносят никак не меньше.
Особенно доставалось ключнице и Маруське. Им завидовали и желали самого плохого, что могли придумать. Они в свою очередь, очень плохо думали друг о друге. И еще я узнала, что ключница Пелагея Ниловна почему-то очень хочет, чтобы я умерла. Что я ей сделала плохого, я не поняла, но проклинала она меня так, как будто я заела ей всю жизнь. Скоро я поняла, что если стану всех слушать, то просто сойду с ума.
Что я ей сделала плохого, я не поняла, но проклинала она меня так, как будто я заела ей всю жизнь. Скоро я поняла, что если стану всех слушать, то просто сойду с ума. Нужно было срочно придумать, как избавиться от такой напасти.
Однако ничего путного я так и не придумала. Тем более что от усталости и переживаний у меня начало путаться в голове.
Помощь мне пришла оттуда, откуда я ее меньше всего ждала. Когда я уже почти заснула, в комнату тихо вошла бабка Ульяна. Я насторожено подняла голову с подушки, уже и не зная, что от нее ждать. Старуха медленно подошла к постели и прижала палец к губам.
— Ты чего бабушка? — шепотом спросила я.
Ульяна улыбнулась, присела рядом со мной и спросила: