Стоило мне, зевая, выбраться из гамака, как по пятам за мной уже ходил книжнец, чтобы разбудить меня какой-нибудь лихой строфой: «Лентяй один не знает лени, / На помощь только враг придет, / И постоянство лишь в измене. / Кто крепко спит, тот стережет, / Дурак нам истину несет, / Труды для нас — одна забава, / Всего на свете горше мед…»
За завтраком, который я уже научился готовить себе сам, мне обычно составляли компанию несколько циклопчиков, попеременно читавших что-нибудь из «своей» переписки: «Мой дорогой Род-жорн, благодарю тебя за экземпляр «Заниллы и Мурха» с посвящением! Что за смелость вывести мурха главным героем трагического романа! Особенно меня потрясла сцена, где от любовной тоски герой задушевно мурхает дни напролет, прежде чем броситься в ущелье Демоновой Устрицы. Можно предположить, своим смелым шагом ты заложишь основы жанра мурховой литературы, которая так и будет кишеть мурхами. Я сам поигрываю с мыслью написать роман о мурхах. С сердечным приветом, Шерси Пелли!».
После я обычно отправлялся в Кожаный грот, где лазил по галереям книжной машины и наугад снимал с полок книги, чтобы пролистать их. Как правило, меня сопровождал Гольго, который подолгубродил возле машины, так как задался целью разгадать ее тайны. Ему казалось, он открыл некий порядок в перемещении полок, и теперь он возился с какими-то исключительно сложными таблицами.
Стоило мне выйти из Кожаного грота, меня обступали книж-нецы, чтобы развлекать во время прогулки глубокомысленными эссе или афоризмами.
Гордо вышагивая впереди и позади меня, они походили на стаю уток, переговаривающихся не кваканьем, а афоризмами и максимами.
«При помощи чтения умные люди избавляются от необходимости думать самим».
«Свет в конце туннеля зачастую оказывается умирающим ме-дузосветом».
«Написание художественного произведения — отчаянная попытка вырвать у одиночества толику достоинства и денег!»
После полудня наступало время романов: Бальоно де Закер, Сомам Танн или другие книжнецы, обладавшие богатым репертуаром художественной прозы, декламировали свои произведения. Действо превращалось в монументальное театральное представление, которое разворачивалось вокруг меня, в трагикомедию без начала и конца, но с названием «Замонийский роман и его бесконечные возможности».
— Я что действительно съел книгу? — спросил я однажды Голь-го, когда мы стояли перед книжной машиной и наблюдали за блуждающими полками. — Тогда, под гипнозом?
— Переплетом ты пренебрег, — усмехнулся Гольго. — Но настоящие личинки книжного червя тоже так поступают. С точки зрения биологии, ты изобразил все очень точно.
Это проясняло вопрос, который мучил меня последнее время. Зато мне пришел в голову другой.
— А откуда, собственно, берутся книжнецы? Гольго насторожился.
— Мы и сами доподлинно не знаем. Можно только предположить, что мы вырастаем в книгах — как птенцы в яйцах. В древних, хрупких книгах с неразборчивыми рунами, которые спят глубоко в катакомбах. Однажды какая-нибудь книга раскалывается как скорлупа, и из нее выползает совсем маленький, не больше саламандры, книжнец. А потом ищет себе дорогу в Кожаный грот. Наверное, им руководит инстинкт.
— Ты в это веришь?
— Каждый год сюда приходят несколько новых книжнецов. Или мы находим их поблизости. Они совсем еще крохи, не умеют говорить, и памяти у них тоже нет. Первым делом мы даем им поесть книг. Ты же знаешь, читаем мы автоматически, судя по всему, это у нас врожденное. И не успеешь оглянуться, они уже умеют говорить. Поэтому община книжнецов все растет. Очень медленно, но растет. Ха, смотри-ка: сейчас эта полка уедет назад и исчезнет в недрах машины. Спорим?
Вскоре в нутре ржавой машины зацокало и защелкало, и произошло именно так, как предсказывал Гольго. С довольной усмешкой он сделал какую-то пометку в своей таблице. — Но что если вы появляетесь откуда-то еще… — протянул я. — Или… вы, правда, не знаете?
— Ну да, возможно, мы зарождаемся на вонючих свалках Негорода или из реторт злобных букваримиков. Но версия с разламывающимися старыми книгами самая красивая.
К тому времени я уже научился не подвергать сомнению ни псевдонаучные теории Гольго, которыми он умел объяснить все на свете, ни унаследованную от Фентвега чрезмерную веру в Орм — это лишь приводило к спорам, в которых он без конца наставительно цитировал свой труд «Учение о минеральных красках». Мысль о том, что книжнецы выползают из книжек, и мне показалось симпатичным объяснением, поэтому я удовольствовался им. Могу вас заверить, милые друзья, что о жизни книжне-цов я узнал еще много любопытного, но рассказ обо всех мелочах превратит мое повествование в неподъемный том. Впрочем, я предполагаю изложить эти сведения в следующей книге[15].
Если же я (а с недавних пор это случалось довольно часто), впадал в меланхолию или тосковал по дому, то просил книжнецов меня загипнотизировать. Заговорил об этом однажды Данцелот Два.
— Скучаешь по миру наверху, верно?
Начать первым я бы не решился. Книжнецы так трогательно обо мне заботились, что просто невозможно было заговорить о моей тоске, чтобы не показаться неблагодарным.