Я уже думал, что это все, и нас отпустят, только президент все не уходил и как?то странно на меня смотрел. Наконец, он сказал:
— Парень, это у тебя в животе так урчит?
Я посмотрел на подполковника Гуча, а тот только глаза закатил вверх. Тогда я кивнул и сказал:
— Ну да.
А президент сказал:
— Ладно, парень, давай чего?нибудь перекусим!
И мы пошли в какую?то маленькую круглую комнату, и президент сказал парню, одетому, как официант, чтобы он принес мне завтрак. Мы остались вдвоем, и пока мы ждали завтрака, он стал меня спрашивать о разных вещах, типа того, знаю ли я, почему мы воюем с косоглазыми, и хорошо ли со мной обращались в армии. Я только кивал головой в ответ, а потом он перестал меня спрашивать, и наступило молчание. Потом он спросил:
— Не хочешь посмотреть телевизор, пока не принесли завтрак?
Я снова кивнул, и президент включил телевизор, стоявший позади его стола, и мы посмотрели шоу из «Беверли?хиллз». Президент был очень доволен, и сказал, что смотрит это шоу каждый день. После завтрака он меня спросил, не хочу ли я посмотреть дом. Я говорю — «ага», и он меня повел по дому. Когда мы вышли в сад, фотографы окружили нас и пошли за нами, а президент сел на маленькую скамейку и спросил:
— Парень, кажется, тебя ранили?
Я кивнул, и он тогда спросил:
— Ну, тогда посмотри?ка сюда.
Он расстегнул рубашку и показал мне большой старый шрам от операции. А потом президент спросил меня:
— Ну, а тебя куда ранило?
И тогда я спустил штаны и показал ему. Ну, тут набежали фотографы и начали щелкать, за ними набежали еще какие?то ребята и оттащили меня назад, к подполковнику Гучу.
Мы вернулись в отель, а ближе к вечеру ко мне ворвался подполковник Гуч с кучей газет, и вид у него был точно безумный. Он начал на меня орать и ругаться, и швырнул газеты на кровать, где я лежал, и там на первой странице были большие фотографии моей задницы и шрама президента. В одной из газет на лице у меня была нарисована такая черная полоска, чтобы никто меня не мог опознать, так еще делают на разных неприличных картинках.
Под снимком было написано: «Президент Джонсон и герой войны в минуту отдыха в Розовом саду».
— Гамп, ты просто идиот! — заорал подполковник Гуч. — Как ты мог так поступить со мной?! Теперь мне конец! Конец моей карьере!
— Я не хотел повредить вам, — ответил я, — я хотел, чтобы все было как можно лучше.
— Как ты мог так поступить со мной?! Теперь мне конец! Конец моей карьере!
— Я не хотел повредить вам, — ответил я, — я хотел, чтобы все было как можно лучше.
Ладно, из числа любимчиков я вышел, однако на этом армия меня не оставила — меня решили послать в поездку по стране агитировать ребят вступать в армию. Подполковник Гуч нанял кого?то написать речь, с которой я должен был выступать перед ними. Речь была длинная, с выражениями типа: «В этот тяжелый критический период, нет более почетного дела, нежели служить Родине в Вооруженных силах» и так далее. Беда в том, что речь я никак не мог выучить. То есть, слова?то я понимал, и хорошо их помнил, но когда дело доходило до того, чтобы произнести их, тут у меня в голове все начинало кружиться.
Подполковник Гуч просто места себе не находил, никак не мог успокоиться. Он возился со мной до полуночи, пытаясь заставить меня произнести эту речь, но потом поднял руки вверх и сказал:
— Все, я понял, ничего из этого не выйдет.
И тут ему пришла в голову новая идея.
— Гамп, — сказал он, — вот что мы сделаем: я эту речь обрежу, так что тебе придется сказать всего пару слов. Давай попробуем! — Ну и он начал ее сокращать и сокращать, пока не остался доволен тем, что я могу произнести ее и не выглядеть полным идиотом. В конце ее были такие слова: «Иди в армию и сражайся за свою свободу!»
Первым делом мы приехали в один маленький колледж. Там уже ждали репортеры и фотографы. Нас привели в большую аудиторию и поставили на сцене. Сначала подполковник Гуч произнес ту речь, которую я должен был произнести, а потом он сказал:
— А теперь, рядовой Форрест Гамп, последний кавалер Почетной медали Конгресса, скажет нам несколько слов. — Он сделал мне знак выйти вперед, и кто?то в зале захлопал. Когда они кончили хлопать, я наклонился и сказал:
— Идите в армию и сражайтесь за вашу свободу!
Мне показалось, что они ожидали чего?то большего, поэтому я остался стоять на месте и смотрел на них, а они смотрели на меня. Потом вдруг кто?то в первом ряду крикнул:
— А что ты думаешь о войне?
И я ответил ему то, что сразу пришло мне в голову:
— Это полное дерьмо!
Тут подскочил подполковник Гуч и выхватил у меня микрофон, а меня оттолкнул назад. Но репортеры уже что?то строчили в блокнотах, фотографы снимали, а народ в зале просто сходил с ума, они прыгали, свистели и вопили. Подполковник Гуч быстренько вывел меня оттуда, и вскоре мы ехали прочь от города. Подполковник ничего мне не говорил, и только иногда как?то странно противно хихикал.
Следующим утром, только мы собирались выйти из отеля и устроить второе собрание, как зазвонил телефона. Спросили подполковника Гуча. Не знаю, кто был на том конце линии, только подполковник ничего не говорил, кроме «Так точно, сэр!», изредка бросая на меня злобные взгляды. Повесив трубку, он сказал, глядя куда?то вниз, на носки своих ботинок: