Веки Мезеричера медленно и озабоченно подтвердили, что он понял объявленный ему стратегический план. И поскольку за доверие платят доверием, губы его увлажнились и заблестели, как вообще?то полагалось бы блестеть глазам, и он спросил:
— А что с Фейермаулем, вате сиятельство, если позволено знать?
— Почему не позволено? — удивленно ответил граф Леййсдорф. — О Фейермауле решительно нечего знать! Он приглашен потому, что баронесса Вайден не унималась. пока не получила для него приглашения. А что еще должно с ним быть? Может быть, вы что?нибудь знаете?
До сих пор правительственный советник Мезеричер не хотел придавать важность вопросу о Фейермауле, считая, что это всего лишь один из тех многих случаев соперничества в свете, о которых он узнавал изо дня в день. Но то обстоятельство, что теперь и граф Лейнсдорф так энергично оспаривал важность этого вопроса, уже не позволило ему, Мезеричеру остаться при таком мнении, и теперь он был все?таки убежден, что тут готовится что?то важное. «Что они хотят выкинуть?» — размышлял он, шагая дальше и мысленно перебирая самые смелые возможности внутренней и внешней политики. Но вскоре решительно заключая: «А, ничего не будет!..» — и больше не отвлекался от своей репортерской деятельности. Ибо как ни противоречило это, казалось бы, содержанию его жизни, Мезеричер не верил в великие события, более того, не любил их. Если ты убежден, что живешь в очень важное, архипрекрасное и великое время, тебе несносна мысль, что в эту эпоху может произойти еще что?либо особенно важное, прекрасное и великое. Мезеричер не был альпинистом, а будь он им, он сказал бы, что этот его взгляд так же правдив, как тот факт, что смотровые беседки ставят всегда в горах средней высоты, а не да вершинах высоких гор. Поскольку таких сравнений у него не было, он удовлетворился неприятным чувством и намерением ни в коем случае не упоминать за это имя Фейермауля в своем отчете.
36
Готовится великое событие.
Попутно встречаешь знакомых.
Ульрих, стоявший рядом с кузиной во время ее разговора с Мезеричером, спросил ее, когда она на минуту осталась одна:
— К сожалению, я опоздал — как прошла первая встреча с Докукершей?
Диотима подняла тяжелые ресницы для одного?единственного усталого от мира взгляда и тут же опустила их.
— Конечно, прелестно, — сказала она. — Она нанесла мне визит. Сегодня мы договоримся о чем?нибудь. Это же так безразлично!
— Вот видите! — сказал Ульрих. Это прозвучало как в прежних разговорах, словно бы подводя под ними заключительную черту.
Диотима повернула голову и вопросительно посмотрела на кузена.
— Я же вам сказал это наперед. Все уже почти кончено, а ничего не было, — заявил Ульрих. У него была потребность говорить; когда он во второй половине дня вернулся домой, он застал Агату, но она вскоре снова ушла; они обменялись лишь несколькими короткими словами до приезда сюда; Агата позвала жену садовника и одевалась с ее помощью.
— Я вас предостерегал! — сказал Ульрих.
— Я вас предостерегал! — сказал Ульрих.
— От чего? — медленно спросила Диотима.
— Ах, не знаю. От всего!
Это была правда, он уже сам не знал, от чего только не предостерегал ее. От ее идей, от ее честолюбия, от параллельной акции, от любви, от ума, от «года всего мира», от интриг, от ее салона, от ее страстей; от чувствительности и от беспечности, от неумеренности и от правильности, от супружеской неверности и от брака; не было ничего, от чего он не предостерегал бы ее. «Такова уж она!» — думал он. Все, что она делала, он находил нелепым, и все?таки она была так красива, что от этого делалось грустно.
— Я вас предостерегал, — повторил Ульрих. — Ведь теперь вы, кажется, интересуетесь только теоретическими вопросами половой жизни?!
Диотима пропустила это мимо ушей.
— Вы считаете этого любимца Докукерши талантливым? — спросила она.
— Конечно, — отвечал Ульрих. — Талантливый, молодой, несформировавшийся. Успех и эта женщина испортят его. У нас ведь портят даже грудных младенцев, говоря им, что они замечательны своими инстинктами и что умственное развитие может лишь навредить им. У него бывают иногда прекрасные озарения, но он не может пропустить десять минут, не сказав какой?нибудь глупости. Ульрих приблизился к уху Диотимы.
— А ее вы хорошо знаете?
Диотима едва заметно покачала головой.
— Она опасно честолюбива, — сказал Ульрих. — Но она должна была бы заинтересовать вас при ваших новых занятиях: на том месте, где красивые женщины носили прежде фиговый листок, она носит лавровый! Я ненавижу таких женщин!
Диотима не засмеялась, даже не улыбнулась; она просто очень внимательно слушала «кузена».
— Что вы думаете о нем как о мужчине? — спросил он.
— Грустный, — шепнула Диотима. — Как барашек, преждевременно ожиревший,
— А что! Красота у мужчины — только вторичный половой признак, — сказал Ульрих. — Мужчина возбуждает прежде всего надеждой на его успех. Через десять лет Фейермауль станет международной знаменитостью, об этом позаботятся связи Докукерши, и тогда она выйдет за него замуж. Если слава при нем останется, это будет счастливый брак.
Диотима опомнилась и строго поправила его: