Ульрих, в третий раз читавший сейчас те места, которые делали его воображение невольным свидетелем ее близости к Хагауэру, рассеянно пробормотал что?то невразумительное.
— Да послушай же! — попросила его Агата. — Разве я, современная женщина, занятая какой?либо хозяйственной или умственной деятельностью? Нет. Влюбленная женщина? Тоже нет. Добрая, все сглаживающая и упрощающая, вьющая гнездо супруга и мать? Вот уж нет. Что же остается? Зачем я, стало быть, существую на свете? Общество, в котором мы вращаемся, скажу тебе прямо, мне, в сущности, глубоко безразлично. И пожалуй, я вполне могла бы обойтись без всего, чем восхищаются в музыке, литературе и искусстве образованные люди. Хагауэр, например, не мог бы. Ему нужно это хотя бы для цитат и ссылок. У него всегда есть, по крайней мере, удовлетворенность аккуратного коллекционера. И прав ли он поэтому, когда упрекает меня за то, что я ничего не делаю, за то, что отворачиваюсь от «богатства красоты и нравственности» и за то, что могу надеяться разве только на сочувствие и снисходительность профессора Хагауэра?!
Ульрих вернул ей письмо и с самообладанием ответил:
— Взглянем фактам в лицо. Ты действительно, так сказать, социально слабоумна!
Он улыбнулся, но в тоне его чувствовалась раздраженность, оставшаяся от знакомства с этим интимным письмом.
Но Агата была недовольна таким ответом. Он огорчил ее еще больше. С робкой насмешкой она спросила:
— Почему же, если так, ты, ничего не сказав мне, настаивал на том, чтобы я получила развод и потеряла своего единственного защитника?
— Ах, может быть, потому, — уклончиво ответил Ульрих, — что так чудесно, так замечательно просто говорить друг с другом по?мужски. Я стукнул по столу кулаком, он стукнул по столу кулаком. Конечно, потом мне пришлось стукнуть по столу с удвоенной силой. Вот почему, наверно, я сделал это.
До сих пор Агата, хоть она сама и не замечала этого из?за своей удрученности, все?таки очень, даже неистово радовалась, что брат тайком сделал прямо противоположное той линии, которой он внешне держался в пору их шаловливого флирта; ведь обидел Хагауэра он, по?видимому, лишь для того, чтобы воздвигнуть позади нее преграду, исключающую какую бы то ни было возможность вернуться назад. Но теперь и на месте этой утраченной скрытой радости зияла пустота, и Агата умолкла.
— Мы не должны недооценивать тот факт, — продолжал Ульрих, — что Хагауэру по?своему удается попадать не понимая тебя, в самую, так сказать, точку. Берегись, он на свой лад, без частного детектива, просто начав размышлять о слабостях твоего отношения к, человечеству, еще выяснит, что ты сделала с отцовским завещанием.
Как нам тогда тебя защитить?
Впервые с тех пор, как они опять оказались вместе, у них, таким образом, зашла речь о злосчастно?счастливой каверзе, которую устроила Агата Хагауэру. Она резко пожала плечами и сделала неопределенное отстраняющее движение.
— У Хагауэра, конечно, есть права, — мягко, но настойчиво напомнил ей Ульрих.
— У вето нет прав! — возразила она, волнуясь.
— Он прав отчасти, — уступил Ульрих. — В такой опасной ситуации мы должны прежде всего взглянуть фактам в лицо. То, что ты сделала, может привести нас обоих в тюрьму.
Агата посмотрела на него испуганно раскрытыми глазами. По сути она ведь знала это, но еще ни разу это не говорилось так твердо.
Ульрих ответил успокоительным жестом.
— Это еще не самое худшее, — продолжал он. — Но как отвести от того, что ты сделала, и от способа, каким ты это сделала, упрек в…?Он поискал подходящего выражения и не нашел его. — Ну, скажем просто, что это немножко похоже на то, о чем говорит Хагауэр. Что это тяготеет к теневой стороне, к ущербности, к области неверных шагов, вызванных каким?то органическим недостатком? Хагауэр — это голос мира, хотя и смешно звучащий в его, Хагауэра, устах.
— Теперь на очереди портсигар, — робко сказала Агата.
— Да, теперь он на очереди, — ответил Ульрих с упорством. — Я должен сказать тебе одну вещь, которая меня уже давно угнетает.
Агата не хотела, чтобы он говорил.
— Не лучше ли все это отставить?! — спросила она. — Может быть, мне следовало бы поговорить с ним по?хорошему и предложить ему какое?нибудь извинение?
— Поздно. Он мог бы теперь воспользоваться этим как средством заставить тебя вернуться к нему, — объяснил Ульрих.
Агата промолчала.
Ульрих заговорил о портсигаре, который крадет в гостинице состоятельный человек. По теории Ульриха, для такого преступления против собственности могут быть только три причины: нужда, профессия или, если то и другое отпадает, психическое расстройство.
— Когда мы однажды говорили об этом, ты возразила, что это можно сделать и по убеждению, — добавил он.
— Я сказала, что можно просто взять и сделать это, — поправила его Агата.
— Ну, да, из принципа.
— Нет, не из принципа!
— То?то и оно! — сказал Ульрих. — Делая такую вещь, надо по меньшей мере связать с этим какое?то убеждение! От этого никуда не уйти! Ничего не делают «просто так». Всегда есть какие?то причины, либо внешние, либо внутренние. Их, может быть, трудно отделить друг от друга, но об этом мы не будем сейчас философствовать. Я только говорю: если ты считаешь верным нечто совершенно беспричинное или если твое решение возникает как бы из ничего, ты навлекаешь на себя подозрение в том, что ты болен или не в себе.