Книга 4
Афинянин. Близость моря хотя и дарует каждый день усладу, но на деле
это горчайшее соседство. Море наполняет страну стремлением нажиться с
помощью крупной и мелкой торговли, вселяет в души лицемерные и лживые
привычки, и граждане становятся недоверчивыми и враждебными как друг по
отношению к другу, так и к остальным людям.
Во всяком случае ничто так не способствует людской добродетели, как
законодательство и основание государств.
Я хотел сказать, что никогда никто из людей не дает никаких законов, но
законы все даются нам случайностями и разными выпавшими на нашу долю
несчастьями. Либо какая-нибудь война насильно перевертывает весь
государственный строй и изменяет законы, либо бедствие тяжелой нужды. Да и
болезни — если нападет мор — вынуждают делать много нововведений, так что
иной раз надолго, на много лет, водворяется безвременье. …Ни один смертный
не дает никаких законов, но все человеческое зависит от судьбы и случая.
Впрочем, не будем так строги: есть и нечто третье, следующее за ними, —
искусство. В самом деле: своевременное применение искусства кормчего в
случае бури дает, по-моему, большие преимущества. […]
То же самое действительно и для других дел, особенно же для
законодательства. Чтобы государство благополучно существовало, оно постоянно
нуждается кроме удачного сочетания местных условий еще в в законодателе,
придерживающимся истины.
Нет, рассудительность с самого начала врождена даже животным и детям и
сказывается в том, что одни из них могут, а другие не могут воздерживаться
от удовольствий.
На первое место я ставлю возникновение государства из тирании, на
второе — из царской власти, на третье — из какого-либо вида демократии, на
четвертое — из олигархии. В самом деле, из нее труднее всего возникнуть
совершенному государству, ибо при ней больше всего властителей. Мы же
говорим, что возникновение наилучшего государства произойдет лишь тогда,
когда явится истинный по природе законодатель и когда мощь его будет
действовать сообща с самыми сильными в государстве лицами. А поскольку, чем
меньшее число лиц стоит у власти, тем она крепче, как, например, при
тирании, то именно в этом случае всего быстрее и легче совершается переход.
Друзья мои, не давайте никому себя убедить, будто государство может
легче и скорее изменить свои законы другим каким-то путем, чем под
руководством властителей; нигде этого не случится ни теперь, ни впредь.
…Если у человека величайшая власть соединяется с разумением и
рассудительностью, возникают наилучший государственный строй и наилучшие
законы — иного не дано.
…Никакая человеческая природа — мы говорили об этом — не в состоянии
неограниченно править человеческими делами без того, чтобы не преисполняться
заносчивости и несправедливости; сознавая все это, Кронос поставил тогда
царями и правителями наших государств не людей, но даймонов — существ более
божественной и лучшей природы. Мы в наше время поступаем так со стадами овец
и других домашних животных, ведь мы не ставим быков начальниками над быками
и коз — над козами, но сами, принадлежа к лучшему, чем они, роду, над ними
властвуем.
[…] Это сказание, согласное с истиной, утверждает и ныне, что
государства, где правит не бог, а смертный, не могут избегнуть зол и трудов.
А подразумевается здесь, что мы должны всеми средствами подражать той жизни,
которая, как говорят, была при Кроносе… именуя законом эти определения
разума.
…Это не государства, а попросту сожительства граждан, где одна их
часть владычествует, а другая рабски повинуется. Каждое такое сожительство
получает наименование по господствующей в нем власти.
Так как в государствах этих происходила борьба за власть, то победители
присваивали исключительно себе все государственные дела — настолько, что
побежденным, как самим, так и их потомкам, не давали не малейшей доли в
управлении. Всю жизнь они были настороже друг против друга, ибо боялись, что
кто-то восстанет, захватит власть и припомнит им тогда прошлые злодеяния. А
ведь подобное положение вещей, как мы теперь утверждаем, не есть
государственное устройство: неправильны те законы, что установлены не ради
общего блага всего государства в целом. Мы признаем, что там, где законы
установлены в интересах нескольких человек, речь идет не о государственном
устройстве, а только о внутренних распрях и то, что считается там
справедливостью, носит вотще это имя. Я вижу близкую гибель того
государства, где закон не имеет силы и находится под чьей-либо властью. Там
же, где закон — владыка над правителями, а они — его рабы, я усматриваю
спасение государства и все блага, какие только могут даровать государствам
боги.
Мне кажется, что для законодателя, который придерживается тех же
взглядов, что и я, но не может их выразить в форме закона, мной уже дан
образец, что и как следует говорить и ему и тем, для кого он устанавливает
законы.
…Поэт, когда садится на треножник Музы, уже не находится в здравом
рассудке, но дает изливаться своему наитию, словно источнику. А так как
искусство его — подражание, то он принужден изображать людей, противоположно
настроенных, и в силу этого вынужден нередко противоречить самому себе, не
ведая, что из сказанного истинно, а что нет. Но законодателю нельзя
высказывать два различных мнения относительно одного и того же предмета, а
следует всегда иметь одно и то же.
Таким-то образом человеческий род бессмертен, ибо, оставляя по себе
детей и внуков, род человеческий благодаря таким порождениям остается вечно
тождественным и причастным бессмертию. В высшей степени неблагочестиво
добровольно лишать себя этого, а между тем, кто не заботится о том, чтобы
иметь жену и детей, тот лишает себя этого умышленно.
Должно ценить, думаю я, не краткое и не подробное изложение, но
наилучшее.
…Издавая законы, можно пользоваться двумя средствами — убеждением и
силой, насколько это возможно при невежественности и невоспитанности толпы;
обычно законодатели пользуются только вторым средством.