— Поклянись, что ты не наложишь на себя руки и никак не испортишь себя! — потребовал половец. — Что достанешься мне в целости и сохранности!
— Я даю тебе слово, что не причиню себе никакого вреда.
— Нет, не так! Клянись своими богами! Сварогом клянись! Хорсом!
— Перед лицом Сварога великого и Хорса лучезарного клянусь их именем, что не причиню до рассвета никакого вреда себе, никакого урона своему телу. Клянусь, что после ближайшего рассвета стану выполнять любые приказы и прихоти половецкого хана Котяна, стану самой покорной, ласковой и смиренной из всех женщин, которых он встретит в этом мире! Наложив на меня руку, он сможет делать со мной все, что пожелает. Сможет продать, подарить, дать на время любому по своей прихоти, сможет наказывать по своему желанию любой карой, хотя бы и лишением живота, и ни разу не встретит никакого ропота с моей стороны. Этой клятве ты веришь, хан Котян? Одну ночь… Смиренно молю тебя о милости, хан. Только одну ночь.
— Я дарю тебе эту ночь, рабыня, — взмахнул рукой хан и развернулся, жестом позвав за собой своих воинов.
Когда половцы вышли на лед, Верея оборотилась к строю, закрыла лицо ладонями, постояла так почти целую минуту, покачивая головой, потом наконец встряхнулась, удрученно посмотрела на своих ратников:
— Расходитесь же, сечи больше не будет.
Когда половцы вышли на лед, Верея оборотилась к строю, закрыла лицо ладонями, постояла так почти целую минуту, покачивая головой, потом наконец встряхнулась, удрученно посмотрела на своих ратников:
— Расходитесь же, сечи больше не будет. Разводите костры, варите кашу. Палатку мне поставьте. Я хочу побыть одна.
Ратники, удрученно качая головами, разбрелись. Вскоре послышался стук, треск ломаемых на хворост ветвей. Несколько воинов начали с шелестом разворачивать белую парусину. Разложили, закинули на ветки веревку, вытянули, поднимая центр, тут же нырнули внутрь с шестами, выставили четыре угла, закрепили угловые веревки. Затем принесли и кинули внутрь пару небольших вьюков, внесли два сундучка. Похоже, все это добро везлось на крупах сразу нескольких коней. Впрочем, чего не сделаешь ради такой прекрасной госпожи?
Наконец место отдыха боярыни было собрано, она нырнула внутрь и задернула полог. Сразу в нескольких местах полыхнули костры. Ратники подвешивали над огнем котелки, набивали снегом. Только Олег стоял как неприкаянный. Для этого отряда он был чужой, дела не имел. После короткого размышления он отправился дальше в чащу, быстро нашел там гнедую, отпустил ей подпруги, снял уздечку, повел к пылающему с краю костру, окруженному десятком воинов:
— Мужики, у вас воды, лошадь напоить, не найдется?
— Садись, сейчас натопим, — кивнул ратник лет тридцати. — Снега много. И ей, и нам хватит. А я тебя в сече зрел, крепко ты в половцев врезался. Наниматься к Верее станешь?
— Пока что она меня гонит подальше. — Олег кинул на землю щит сел на него.
— Баба, что возьмешь, — пожал плечами ратник. — У тебя нет ничего с собой?
— На заводном все осталось. А он с табуном.
— И у нас токмо торба гречи на всех. Ладно, полопаем пустой кашицы. Не впервой.
Дождавшись, пока вода закипит, ратник сыпанул туда весь мешочек с крупой, стал неторопливо помешивать длинной деревянной ложкой. К этому времени уже стемнело. На бархатисто-черном небе зажглись звезды, но которым изредка проползали тени неразличимых во мраке облаков. Огни засветились и у реки: основная масса напротив русского лагеря, еще две группы костров справа и слева, заметно дальше вверх и вниз по реке.
— Караулят… — проследив взгляд ведуна, кивнул воин. — Боятся. Хороша наша Верея, любого с ума сведет.
В этот миг Олег заметил, как полог палатки взметнулся. Боярыня, накинув на плечи плащ, вышла на улицу — от ближнего костра тут же поднялся Лесавич с луком в руках. Середин, почуяв что-то интересное, тоже встал и направился следом за ними, держась метрах в пятнадцати.
Верея с воеводой отошли от лагеря всего ничего — так, чтобы на них не падали блики огня. Женщина огляделась, подняла руку:
— Одну туда, под берег. А к этим чуть вовнутрь. Смотри, не попади ни в кого.
— Сделаю, — поклонился воин и, легко похрустывая снегом, двинулся во мрак.
Верея развернулась, пошла назад к палатке, но, миновав Олега, остановилась.
— Не спится, ведун? — оглянулась она. — Мне тоже. Пойдем… — Она взяла его за руку, потянула за собой.
За пологом парусинового шатра все выглядело так же, как и тогда, в Белозерье: тонкие стены, насквозь пробиваемые светом костров, множество раскиданных по полу овчинных шкур.
— Помоги… — Женщина откинула плащ, сняла наборный пояс из дорогих камней, расстегнула крючок у ворота кольчуги, подняла руки.
Олег подступил, подвел пальцы под кольчужный подол, вздел его вверх. Зловеще зашелестев, металлическая рубаха легко соскользнула с боярыни и осталась на ладонях колючей податливой тряпочкой. Правда, весьма тяжелой — килограммов пять будет.
Верея, оставшись в мягком войлочном поддоспешнике, щедро расшитом золотой и серебряной нитью, села на шкуры, приподняла ногу, поддержав ее двумя руками. Жалобно сказала: