Олег, ориентируясь больше по мерно похрустывающему впереди снегу, двинулся следом. Розоватые отблески на снегу становились все ярче и ярче, неожиданно по лицу повеяло жаром, и впереди открылся висящий на десятиметровой высоте фонарь. И вот тут кожа под серебряным крестом впервые ощутила жжение.
Фонарь был заключен в абажур тонкого плетения, почти не задерживающий света. Из-за плеча всходящего на холм старика Олег прекрасно различал бойкие языки пламени, взмывающие над ними искры, темные торцы лежащих в очаге камней, и фигуры людей вокруг костра… С каждым шагом становилось ясно, что фонарь был всего лишь обманом зрения, а на самом деле впереди, на самой вершине какой-то возвышенности, стоит некий каркас, под которым отдыхают у очага трое человек. Один сидит, поджав под себя ноги, двое лежат на боку, любуясь голубоватым огнем, весело играющим на бесформенных кусках каменного угля.
— Поклон вашему миру. — Волхв низко склонил голову и шагнул внутрь.
— Да обретет радость всяк, сюда вошедший, — степенно кивнул сидящий у огня обитатель странного сооружения.
— Поклон вашему миру, — повторил Середин и невольно поклонился, входя в низкий проем.
— И тебе радости в каждом из дней, незнакомец, — ответил ведуну туземец.
Он был одет только в легкие штаны из тонкой замши и меховую безрукавку, раскрытую на груди. В свете огня кожа незнакомца казалась желтой и дряблой. Возраст с первого взгляда определить не удалось: лицо в морщинках, но нет ни усов, ни бороды, ни следов бритья. Нос приплюснутый. Выступающие скулы, тонкие брови… Хозяин очага походил бы на классического чукчу, если бы не глаза с широким разрезом, в которых плясало золотисто-алое пламя.
Туземец неторопливо протянул старческую руку прямо в огонь, достал оттуда бронзовую чашу, подал Сварославу:
— Испей с дороги, друг мой.
Волхв спокойно принял угощение, немного отпил, предложил Олегу:
— Вот, возьми, ведун. Это придаст тебе сил.
— Да, сейчас, — кивнул Середин и бросил щит на выстеленный шкурами пол. — Поставь пока, я немного разденусь. Что-то жарко тут.
В странном, просвечивающем насквозь, сооружении и вправду было тепло. Ведун расстегнул налатник, снял, положил рядом со щитом, потом приблизился к стене. Она представляла собой хитроумно переплетенные оленьи рога. Никаких креплений — многочисленные отростки рогов входили в зацеп друг с другом, с соседними «лапами». В целом строение напоминало огромную корзину из мудрено перевитых прутьев. И что самое интересное — сквозь полупрозрачную стену не дуло наружным холодом. Наоборот — она дышала теплом.
— Что было живым, незнакомец, — ответил на невысказанный вопрос туземец, — навсегда сохранит живое тепло и не пропустит сквозь себя ни тьмы, ни холода.
Олег, недоверчиво усмехнувшись, протянул вперед левую руку, словно хотел потрогать рога пальцами, — и крест тут же испуганно уколол запястье жаром.
«Так и есть, — мысленно кивнул Середин, — обыкновенное колдовство.
«Так и есть, — мысленно кивнул Середин, — обыкновенное колдовство. Пусть они свои сказки про «живое тепло» да «энергию жизни» диким лапландцам рассказывают».
— У твоего друга совсем нет веры, Сварослав, — покачал головой хозяин очага.
— Зато в нем много отваги. Лепкос, — ответил волхв. — И он умеет обращать ее на благо многих, а не на свою наживу. Он послан мне Сварогом в тяжелый час в ответ на последнюю молитву и бился с ворогом, ако Хорс с Куйвой. Однако же меня привел к твоему очагу, мудрый Лепкос, не зов дружбы, а беда страшная, горькая напасть на отчие мои земли. Ведун, сделай милость, подай мою суму.
— Никто меня не посылал! — буркнул себе под нос Олег, однако сумку передал, а сам присел на оленьи шкуры рядом со щитом, потрогал чашу: горячая.
— Странное послание, Лепкос, как я мыслю, связано с напастями этими. И записано оно письменами не русскими, каковым мы детей малых в святилищах учим, а древними, мало кому ныне внятными…
Волхв откинул полотняный лоскут, защищающий содержимое сумки от снега и неизбежного в дальнем пути мусора, запустил руку внутрь, пошарил, напряженно прикусив губу…
— Вот оно! — Сварослав извлек свиток, вручил хозяину странного жилища.
Тот небрежно стянул ленту, развернул пергамент, глянул на него, покачал головой и небрежным жестом бросил в огонь.
— Да ты чего?! — Середин, сорвавшись со своего места, кинулся к костру, попытался сунуть руку в пламя и достать уже скручивающуюся с краев грамоту, но жара выдержать не смог и отступил: — Ты чего, старый, совсем умом сдвинулся?! Ты хоть знаешь, чего нам стоило эту писульку сюда довезти? Сколько людей за нее жизнями заплатили?
— Он еще очень юн, Лепкос, — покивал Сварослав. — Молод и горяч.
— Сам ты дурень стоеросовый! — не удержался Олег. — Это для этого ты меня почти неделю без отдыха гнал?! Чтоб камины письмами топить?
— Немало людей за эту грамоту живот отдало, — спокойно произнес хозяин. — Ты хотел, отрок, и наши животы к ним добавить?
— Чего?! — не сообразил Середин.
— Это зов, отрок, — покачал головой Лепкос. — Зов плоти земли и воды. Хочешь, я скажу, кто изводил вас на всем пути от русских равнин? Порождения земной плоти велики ростом, неуязвимы ни железом, ни заклятием. Но они глупы и медлительны. Арии рекли их монголами, могучими рабами. Другие, керносы — порождения плоти воды — хитры и быстры. Они похожи на болотных гадов, обретших ноги и размеры великие. Но плоть их слаба, и они подвержены смерти, как существа живые.