Горожане не мешали своим землякам протискиваться к спасению сквозь их импровизированную стену — по ту сторону бушевал кроваво-стальной вихрь. Кто-то из уцелевших ополченцев так и бежал дальше, не в силах остановиться и даже поглядеть вокруг, кто-то в изнеможении валился на траву… Серо-стальной вал подкатывался все ближе к цепи повозок, оставляя за собой истоптанное поле, сплошь устланное телами в серой, густо запятнанной багровым и черным, одежде…
Гвардейские лучники миновали шеренгу кавалерии и рассыпным строем бросились к телегам, смешиваясь с гонзорскими горожанами. Вот ближе и ближе конники — уже можно попытаться взять передних на прицел… Засвистели первые стрелы, еще несколько всадников свалились под ноги серо-стальной массе, но их товарищи как будто не замечали этого — их по-прежнему гнала слепая жажда убивать и терзать… Не обращая внимания на смертоносные стрелы, они стремились истребить все живое и движущееся перед собой… Все тоньше заполненное пешими пространство между всадниками и возами, все шире — заваленное неподвижными телами за спиной у серых кавалеристов… Везде — кроме одного участка поля.
* * *
Когда вся людская масса качнулась назад, обращаясь в паническое бегство, первой мыслью Тоиля было: «Бежать! Бежать без оглядки!» Вместо этого он с удивлением обнаружил, что стоит на месте и орет, перекрывая визгливым мальчишеским фальцетом рев и топот:
— Всем стоять! Не бежать! Бегущих потопчут!..
Еще удивительнее было то, что его послушались. «Его» сотня стояла на месте, лишь кто-то неуверенно выдохнул:
— Как же, господин сотник?.. Ведь…
«Господин сотник»… Вековой страх перед господином, въевшийся в кровь и в кости, оказался куда сильнее, нежели страх новый — перед неминуемой гибелью под копытами кавалерии…
— Сомкнуть щиты! — Скомандовал Тоиль. — Стоять теснее. Палки наперевес!
Откуда только на него снизошла эта уверенность? Но страх прошел. Ополченцы сдвинули плетеные щиты и выставили свои пятиметровые шесты, вцепившись в них по двое.
Наспех затесанные острия покачивались в дрожащих ладонях на уровне конских ноздрей… Стиснули зубы, замерли. Вот она накатывает, тяжелая волна кавалерии… Кто-то закрыл глаза, кто-то спешно забормотал молитву, кто-то выругался… Топот ближе, стонет и качается твердь… Тоиль зажмурился, ожидая неминуемого удара…
…И ничего не произошло. Кавалеристы с грохотом промчались мимо, обтекая строй тоилевой сотни. Не то, чтобы господа рыцари испугались толпы мужиков, но как-то само собой вышло, что на стену щитов и частокол грубо заточенных кольев не полез никто… Чуть-чуть дернуть за повод… Тронуть коленом чуткий (даже под боевым снаряжением) конский бок… И — вперед! Бей-коли-руби!!! Вот они бегут, жалкие недочеловечки, пожива воронью… Вот они…
Два латника, скакавшие в задних рядах серого воинства, не успели свернуть и с разгона налетели на подставленные колья. Под мощным напором ополченцы, сжимавшие оружие, подались назад, сухо хрустнула, разлетаясь на куски, палка, дико захрапел, опрокидываясь, конь… Латники взвыли — и тут же вовсю заработали дубинки и топоры. Крестьяне вкладывали в удары весь свой страх, толпой избивая рухнувших вместе с конями солдат.
Тоиль успел только разок ткнуть поверженного латника мечом. Он так и не понял, поразил ли он врага или нет — его тут же оттеснили, отодвинули в сторону… Юный сотник поглядел на меч в руках, на мужичков, копошащихся вокруг распростертых тел, глянул в сторону вражеского стана и заорал:
— В строй! Щиты, держите щиты!..
Там, откуда на них обрушилась лавина конницы, теперь спешно выстраивалась вторая линия вражеского войска. Отряды конницы и пехоты… Все — в сером.
— Равняйте ряды, — завопил было Тоиль, но тут голос наконец не выдержал, сорвался на визг…
Тем не менее, его послушались — крестьяне с видимым сожалением отступились от убитых, снова пытаясь образовать шеренги. Тоиль выбрался из плотно сбившейся толпы наружу и прошелся вокруг, расталкивая мужичков и вытаскивая наружу щитоносцев. Оглядев свое войско, он скомандовал:
— Палки не бросать, держать их поднятыми вверх, чтоб не мешали. А теперь медленно — назад… Пока на нас никто не глядит…
Неровный строй двинулся вспять. Приободрившиеся было мужички с ужасом озирались на тела, что стали попадаться вокруг все чаще — окровавленные, жутко изуродованные, растоптанные в кашу… Тем, кто шагал в заднем (или теперь уже переднем?) ряду, было видно, что тел попадается все больше, им уже было видно, как рубят их земляков перед цепью повозок
— Это что же такое, — наконец не выдержал кто-то, — это как же так… Сколь народу-то потоптали… За что?..
И вздох — громкий, высокий, почти переходящий в визг или плач.
— Молчи, — буркнул Тоиль, — молчи, дурак… Не пугай, нельзя сейчас бояться. Если бы мы побежали — так и нас бы… Так же, как этих… Нельзя бояться.
— Это верно, — буркнул мужик постарше, — ежели бы и мы побегли, то и нас бы тоже… так… Спасли вы нас, господин сотник. От лютой смерти спасли… Век помнить буду, век Гилфинга-господа молить за вашу милость…
Мужик всхлипнул, размазывая одинокую слезу по бороде.
— Погоди благодарить, — не глядя в сторону бородатого, отозвался Тоиль, еще дожить надо… Битва-то только началась…