Миядзака погладил темным пальцем искусственной руки выдающийся вперед подбородок.
— Откуда вы узнали, что книгу написала я? Ведь на суде о Ятабэ-сан ни слова не было сказано.
Чтобы успокоиться, я перевела взгляд на небо, начавшее темнеть. Дождь прекратился, свежая зелень листьев сакуры, с которой только-только облетели цветы, радовала глаз. Старое дерево раскинуло ветви, нависавшие над стоянкой для велосипедов, напомнив мне про аллею сакуры, которая цвела вдоль дамбы у реки Т.
— Что ж тут непонятного? Мои догадки во многом совпали с тем, что написано в твоей книге. Я подозревал, что между Ятабэ и Абэкавой должна быть какая-то связь, думал, что они могут быть сообщниками. Однако Абэкава отказался говорить, а Ятабэ исчез. Нет доказательств. Результаты расследования, проведенного прокуратурой, и собранные ею факты не имеют ничего общего с историей, странным образом сложившейся в моей голове.
Работая над твоим делом, я терзался разными предположениями и догадками. Я от него получал удовольствие, понимаешь? У меня все время рождались новые версии. Рождались и умирали. И тут же появлялись новые.
Вот это да! Миядзака читал мою книгу, и она снова и снова разжигала его воображение. Я посмотрела на наши с матерью окна. У матери висело на веревке белье. Забыла снять.
— Когда я нашла Ятабэ-сан и позвонила вам, вы предложили сообщить в полицию. И все. Так ведь?
— Пойми одну вещь. Я вовсе не истины хочу, — раздраженно перебил меня Миядзака.
— А чего?
— Иллюзии, будто я приближаюсь к истине. Подбираюсь к ней вплотную. Почва для воображения — вот что мне нужно. Поэтому когда вы с Абэкавой решили играть в молчанку, для меня это была радость.
Не говоря ни слова, я навесила на свой велосипед хилый замочек.
Миядзака специально приехал сюда для этого разговора, дожидался меня на велосипедной стоянке. В его настойчивости было что-то неприятное, зловещее. Это дело отняло что-то у нас обоих — и у меня, и у Миядзаки. Быть может, состояния реальности, как сказал мне когда-то Миядзака. Игра воображения лишила нас души.
— В книге ничего не сказано о тебе, — продолжал Миядзака. — Расскажи мне свою историю. Настоящую. Вот за чем я приехал.
— Вы здесь хотите об этом говорить?
К площадке перед домом, где мы стояли, подкатил на велосипеде маленький мальчик, видно, из школы, и подозрительно посмотрел на нас. «Пройдемся?» — предложил Миядзака. Я взяла портфель. Пошла не к станции, а в другую сторону. Миядзака двинулся за мной, отставая на полшага. Так мы дошли до разбитого за нашим домом скверика. Кругом были большие лужи.
— Миядзака-сан! — Я обернулась. — Я расскажу про себя, а вы — про себя.
— Пожалуйста. Что ты хочешь узнать?
— Что у вас с левой рукой?
Миядзака придержал правой развевавшуюся на холодном ветру полу плаща.
— Ладно. Слушай и не удивляйся. Когда мне было пять лет, мать отрубила мне ее ниже локтя. Спятила — ей показалось, что в моей левой руке поселился дьявол. Схватила топор и отрубила. Она связалась с какой-то новой сектой. Страшное дело! Дед в это время был у соседей и прибежал на мой крик. Так меня спасли. Иначе бы я просто истек кровью. Тяжелый случай, конечно, но худа без добра не бывает. Потому что с потери руки для меня началось сочинение историй. Ты ведь тоже мастерица по этой части. Дети, которым пришлось столкнуться с чем-то отталкивающим, отвратительным, начинают с того, что обязательно пытаются как-то компенсировать ущерб, нанесенный психике, преодолеть душевную травму. В этом смысле потери — вещь, скорее, замечательная. Без потерь невозможно жить, взрослеть. Ты была взрослая не по годам и не собиралась ни перед кем раскрываться. Я думал, что когда-нибудь ты обязательно расскажешь правду, точнее, выразишь словами то, что произошло на самом деле, и с нетерпением ждал этого момента.
— Ну, узнаете вы правду — и что? — пробормотала я.
Миядзака показал на турник, устроенный в детской песочнице.
— Правда — это самое трудное. Я не могу подтянуться на турнике. У меня плохой вестибулярный аппарат, в детстве мне всегда говорили: «Ты даже на горку влезть не можешь». Я принялся фантазировать: как научился подтягиваться, качаться на качелях, лазать по горке… В реальности все было немного иначе, да? Думая, что ты расскажешь мне правду, я представляю, каков может быть разрыв между твоим воображением и твоей правдой. Мне нужно это знать. Ради воображения, которое не имеет границ.
Миядзака тоже сексочеловек. Осторожно, чтобы не попасть в лужу, я опустила портфель на землю и провела рукой по мокрой от дождя перекладине.
Осторожно, чтобы не попасть в лужу, я опустила портфель на землю и провела рукой по мокрой от дождя перекладине. От нее пахло металлом.
— Это доставляет вам удовольствие?
Миядзака с серьезным видом кивнул:
— Конечно. Что будет, если лишить человека способности к воображению. Меня, например, жизнь заставила развивать эту способность.
— Скажите, вы передали тогда Кэндзи, что я хочу, чтобы он умер?
— Передал. Но я сказал тебе неправду. Абэкава, услышав твои слова, обрадовался и сказал: «Хорошо, я умру». Но потом ты отказалась от своих слов: пусть, мол, живет и искупает свою вину. Я был поражен. Почему? Что произошло?