Я решила дожидаться полицию в коридоре, несмотря на холод. Смотреть на грязную кровать Кэндзи, дышать спертым воздухом его комнаты было выше моих сил. Кэндзи-дневной, Кэндзи-вечерний, вода из захватанного чайника, нестиранные простыни, ночной горшок, красный рюкзак в шкафу. Дырка, в которую подглядывал Ятабэ-сан. Дверь в его комнату вдруг с грохотом захлопнулась — по коридору гулял сквозняк. Я заткнула уши. Все вокруг вызывало отвращение, казалось, меня всю выпачкали в грязи. Я затопала ногами, громко крича:
— Грязь! Грязь! Грязь!
Я наступила левой ногой на что-то острое. В палец впился кусочек скрученной металлической стружки, пошла кровь, но я совсем не чувствовала физической боли. Вся боль ушла в сердце, которое прямо-таки обливалось кровью.
Вдали завыла полицейская сирена. Вой нарастал, приближался и вдруг резко оборвался у здания цеха. С первого этажа донеслись мужские голоса — крики, брань, шум потасовки, потом что-то упало.
С первого этажа донеслись мужские голоса — крики, брань, шум потасовки, потом что-то упало. А-а! Поймали Кэндзи. Слава богу! Я посмотрела вниз в лестничный пролет и увидела запачканный маслом бетонный пол и какую-то штуку, вроде крюка, прикрепленную к свисавшей с потолка толстой цепи.
Только я схватилась за перила, собираясь спуститься на первый этаж, как внизу, на лестничной площадке, появился молодой полицейский. До сих пор не могу забыть удивления и жалости, мелькнувших в его взгляде. Что он увидел во мне, в моем лице? Ошарашенно посмотрев на меня, полицейский стал подниматься по лестнице.
Снова унижение. Все вокруг мне сочувствуют как могут, каждый строит свои догадки насчет того, что со мной произошло. Разве ребенок разбирается в таких эмоциях? Абсурдный вопрос. Дети чувствуют унижение острее всех, нет более уязвимых созданий. Потому что они не умеют справляться с унижением. Нет у них таких навыков.
После освобождения унижение долго преследовало меня, обволакивало со всех сторон, будто покрывая второй кожей. Я чувствовала его, когда полицейский, завернув меня в пушистое коричневое одеяло, еще и накрыл с головой форменной курткой, чтобы защитить от взглядов зевак, набежавших посмотреть, что происходит. Куртка не только спрятала меня от любопытных глаз, но и оградила от Кэндзи, которому, похоже, хотелось попрощаться со мной. Донесся его крик:
— Я хочу сказать Миттян до свидания! — потом я услышала несколько сильных ударов. Больше я Кэндзи не видела. Панцирь унижения, которое я испытала тогда, с годами становится все толще и прочнее. Сейчас он облегает меня чешуйчатой броней, защищающей всегда и во всем.
Из того, что происходило в тот день в окруженном толпой любопытных полицейском участке города К. — а произошло всякого разного больше, чем достаточно, — я помню далеко не все.
Сначала меня поместили в комнату с татами на самом верхнем этаже. Огромную, непонятного назначения, со строгими белыми хризантемами в токонома [13], вроде тех, что ставят на похороны. Я сидела, завернутая в одеяло, вместе с девушкой из полицейского отряда, прыщавой и краснощекой.
— Папе и маме уже позвонили. Скоро приедут. Плачут от радости. Это такое счастье, что тебя спасли!
Она от всей души за меня переживала, дала мне апельсинового сока. Я жадно сглотнула, как дикий голодный зверь, и залпом осушила стакан. Забытый кисло-сладкий вкус… У меня потекли слезы. Глядя на меня, заплакала и девушка:
— Бедная моя! Чего же ты натерпелась!
В комнату торопливым шагом вошли облаченные в белые халаты пожилой седой врач со стетоскопом на шее и медсестра. После внимательного осмотра доктор убедился, что состояние у меня хуже некуда. Я похудела на десять с лишним килограммов, у меня развилось малокровие, прекратились менструации, начавшиеся, когда я пошла в четвертый класс.
— Болит где-нибудь? — поинтересовался доктор, прикладывая к моей спине холодный стетоскоп.
Я покачала головой, а доктор внимательно посмотрел мне в глаза и начал уговаривать:
— Не надо меня стесняться. Я доктор, мне можно все рассказывать. Я никому не скажу.
Он пытался вытрясти из меня что-то на тему секса. «Никому не скажу…» Охотно верю! Конечно, он все выложит полиции. Я опустила глаза, не зная, что ответить. Меня охватило отчаяние: разве кому расскажешь, чего я натерпелась от Кэндзи? Но даже если рассказать, все равно не поймут. Зачем же из меня слова вытягивать? Глядя на мою растерянную физиономию, медсестра и девушка-полицейский посмотрели друг на друга.
— Ничего. Постепенно все пройдет.
Я смотрела на них с недоумением — о чем они? Медсестра, уже в возрасте, взяла обеими ладонями мою руку, погладила.
— Мы все с ума сходим, не сделал ли он с тобой чего.
— Чего?
Женщины, как по команде, сглотнули слюну и снова переглянулись.
— Чего?
Женщины, как по команде, сглотнули слюну и снова переглянулись.
— Ну… гадость какую-нибудь, — в конце концов выдавила из себя девушка. Я — рот на замок, глаза в пол. Доктор пощупал мне голову.
— А шишка откуда?
— От удара.
Глаза девушки сверкнули.
— Как это получилось?
— Я захотела выйти из комнаты, вот и получила.
Разгневанная девушка обернулась к медсестре за поддержкой: