— Теперь мы можем поговорить серьезно.
— Теперь мы можем поговорить серьезно. В присутствии защитника я хочу услышать от обвинения четкий и однозначный ответ: располагает ли оно убедительными доказательствами того, что предъявленные суду копии записей из базы данных Управления общественного транспорта являются сфальсифицированными?
Богданович выразился в том смысле, что все остальные улики неопровержимо свидетельствуют об этом и что подсудимая ни, как не могла находиться в флайере, если в то самое время убивала доктора Довганя, — и прочее, и прочее. Терпеливо выслушав его, судья посмотрел на Тейлора:
— А вы что скажете, советник? Тейлор устало пожал плечами:
— Я лишь два часа назад узнал об этом безобразии, — он бросил испепеляющий взгляд на Богдановича, — и еще не успел составить определенного мнения.
— Однако вы имели возможность переговорить с членами следственной группы, — строго заметил судья, — Что они вам сказали?
Прокурор немного помолчал.
— Боюсь, — неохотно признался он, — доказательства имеются лишь косвенные, основанные на других уликах.
— Вы прекрасно понимаете, что этого мало. Такую ситуацию закон трактует достаточно определенно: если в деле присутствуют взаимоисключающие улики, суд должен отдавать предпочтение тем, которые свидетельствуют в пользу обвиняемого. Инструктируя присяжных, я четко разъясню им это положение закона: они должны будут отвергнуть всю цепь ваших доказательств и на основании представленного защитой алиби оправдать подсудимую. Если же они, вопреки логике и руководствуясь тяжестью других улик, признают ее виновной, мне придется отменить их вердикт как необъективный и неправомерный. Возможно, другой судья, имеющий определенные политические амбиции, на моем месте предпочел бы оставить вердикт в силе и вынести соответствующий приговор, который непременно будет опротестован судом высшей инстанции. Однако я не привык прятаться за спины присяжных и уклоняться от принятия непопулярных решений. Вам все ясно, советник?
— Да, ваша честь.
— Поэтому я не вижу особого смысла тратить деньги налогоплательщиков на процесс с заранее определенным исходом, — продолжал он. — И если защита потребует закрытия дела, я буду склонен согласиться с ней.
— Защита настаивает на этом, ваша честь, — сказал я.
Судья поднялся из-за своего стола.
— В таком случае, я считаю вопрос исчерпанным.
Когда заседание возобновилось, я выступил с формальным ходатайством о снятии с моей подзащитной всех обвинений. В ответ судья Савченко произнес короткую речь, в которой объективно и беспристрастно проанализировал сложившуюся ситуацию, после чего объявил о прекращении дела и распорядился немедленно освободить подсудимую из-под стражи.
Как только судья закрыл заседание и вышел из зала, Алена тут же бросилась мне на шею и крепко поцеловала меня в губы.
— Я знала! Я знала, что вы сможете… что найдете…
Я ничего не ответил, ошарашенный той бурей эмоций, которую вызвал у меня ее поцелуй. Я понял, что безотчетно мечтал об этом с тех самых пор, как впервые увидел Алену, и сейчас мне больше всего хотелось крепко сжать ее в своих объятиях, снова и снова прикасаться к ее мягким и теплым губам, чувствовать трепет ее тела, вдыхать пьянящий запах ее кожи и волос…
К нам подошли сияющие от счастья Петри Марина Габровы и принялись благодарить меня за все, что я сделал для их внучки. Вежливо выслушав их восторженные излияния, я попросил немного подождать и направился в секретариат суда за письменным постановлением о прекращении дела.
Вежливо выслушав их восторженные излияния, я попросил немного подождать и направился в секретариат суда за письменным постановлением о прекращении дела. По пути мне пришлось несколько раз остановиться, чтобы принять поздравления от местных адвокатов, которые, как мне показалось, были до, неприличия рады тому, что я погубил карьеру Богдановича. От парочки ошивавшихся в зале заседаний репортеров мне удалось ускользнуть, а других их коллег поблизости не наблюдалось — у нас на Дамогране, в отличие от других планет, публика не особо интересуется преступлениями, поэтому здание суда не пользуется большой популярностью у журналистской братии.
Секретариат работал весьма оперативно, и я почти сразу получил на руки готовое постановление, под которым уже стояла подпись судьи. После недолгих раздумий я попросил одного из секретарей сходить в зал и вручить это постановление моей подзащитной, а сам, словно вор, выбрался из Дворца правосудия через запасной выход, сел в свой флайер и был таков. Все, что от меня требовалось, я уже сделал — вернул Алене свободу. Теперь ни законы, ни правила адвокатской этики не обязывали меня общаться с ней. Оставалось только мое собственное желание, но его я решил проигнорировать.
На полпути до Нью-Монреаля зазвонил мой комлог. Это мог быть Ричард, удивленный моим исчезновением из суда, или Алена по тому же поводу, или сам Томас Конноли, спешивший поблагодарить меня за освобождение дочери. Звонили мне долго и настойчиво, не менее полутора минут, потом комлог сделал пятиминутную паузу и затрезвонил снова. В конце концов я от этого устал и попросту отключил прием входящих звонков.