Я готов как на духу высказать все, что думаю об Уильяме Харрингтоне, но кого интересует мое мнение? Скажу лишь, что представления Эндрю об отце были недалеки от истины. Для сына Харрингтон-старший был храбрым солдатом коммерческих войн, готовым на подвиг во имя прибыли, однако для иных сражений, тех, что день ото дня смягчают наш нрав, заставляя проявлять благородство и милосердие, он был слишком ограничен и мелочен. Уильям Харрингтон принадлежал к тому благословенному и в то же время несчастному типу людей, которым свойственна непробиваемая, всепобеждающая уверенность в себе, готовая в любой момент обернуться опасным, слепым высокомерием. Такие люди думают, что мир перевернулся бы, случись им повиснуть вниз головой, и твердо верят, будто Господь создал солнце исключительно для того, чтобы на их грядках зрели овощи, и к такому определению мне решительно нечего добавить.
Вернувшись из Крыма, Уильям Харрингтон оказался в мире, в котором царили машины. Впрочем, вскоре он понял, что их власть не абсолютна, ведь даже стекла Хрустального дворца, этого гигантского прозрачного кита, что высился над Гайд-парком с желудком, полным рыбешек-автоматов, были сделаны вручную. Но разбогатеть на этом было нельзя, а Харрингтон в свои двадцать с небольшим лет больше всего на свете хотел именно разбогатеть и думал об этом ночи напролет, лежа рядом с молодой женой, застенчивой дочкой своего хозяина, спичечного фабриканта. Однажды он до рассвета проворочался с боку на бок, не в силах смириться с собственной жалкой участью. Стоило матери мучиться, рожая на свет такого сына, если главным событием его жизни грозило навсегда стать то, что вражеская пуля оставила его хромым? Суждено ему сгинуть в безвестности или войти в историю? Печальный крымский опыт говорил скорее о втором, но ненасытный дух Уильяма Харрингтона не желал покоряться. «Жизнь у нас, как известно, одна, — любил он повторять. — То, чего я не сделаю в этой, не будет сделано и ни в какой другой». Наутро Харрингтон явился к своему шурину Сидни Уинслоу и предложил объединить усилия, посулив трезвому и смышленому юноше, прозябавшему над бухгалтерией скромного семейного предприятия, блестящее будущее.
Наутро Харрингтон явился к своему шурину Сидни Уинслоу и предложил объединить усилия, посулив трезвому и смышленому юноше, прозябавшему над бухгалтерией скромного семейного предприятия, блестящее будущее. Однако во имя достижения высшей цели требовалось распрощаться со спичками и открыть собственное дело, и тут новоиспеченным компаньонам пригодились бы средства фирмы, которые каждый день педантично подсчитывал Сидни. Чтобы убедить шурина, Уильяму пришлось зазвать его в паб и за обильными совместными возлияниями внушить молодому человеку, что его размеренному существованию не помешала бы капля авантюризма. Обоим было почти нечего терять, обоим предстояло многого добиться. Перво-наперво надо было отыскать бизнес, способный принести быструю и верную прибыль. К удивлению Харрингтона, Сидни внял его словам и дал волю своему недюжинному воображению. Ко второй встрече в пабе у него было готово поистине революционное изобретение. Оно называлось «Помощник холостяка», предназначалось любителям пикантной литературы и являло собой специальное кресло с механическим пюпитром, позволявшим перелистывать страницы без помощи рук. К этому оригинальному приспособлению прилагались, как следовало из подробных чертежей Уинслоу, не менее полезные аксессуары, позволявшие ни на минуту не прерывать чтение, среди которых были маленькое ведерко и губка. Сидни не сомневался, что с этим изобретением они завоюют мир, но Уильям охладил пыл своего шурина, предположив, что тот спутал собственные нужды с общественными. Иными словами, у «Помощника холостяка» не было ни единого шанса покорить мир, и компаньоны вернулись к тому, откуда пришли, поскольку других идей у них не было.
Отчаявшись, они решили заняться товарами, производимыми в колониях. Что еще до сих пор не додумались импортировать в их страну, какие потребности англичан все еще оставались неудовлетворенными? Они с большим вниманием осмотрелись кругом, но, как казалось, всего было вдоволь. Ее величество при помощи бесчисленных щупалец собирала со всего мира то, что необходимо их стране. Правда, была одна вещь, в которой они нуждались, но никто не решался назвать ее в полный голос.
Они обнаружили это, прогуливаясь по торговым улицам Нью-Йорка, куда отправились в поисках счастливых идей. Они уже собирались вернуться в гостиницу и устроить там для своих усталых ног ванночки с целебными солями, когда внимание их привлек выставленный в одной из витрин товар. За стеклом высилась гора весьма необычных пачек манильской бумаги — в каждой по пятьсот листочков, переложенных увлажнителем. «Лечебная бумага Гайетти», — прочитали они на упаковке. А это еще что такое, черт побери? Ответ нашелся тут же: к витринному стеклу были приклеены инструкции — там без малейшего смущения все и объяснялось, точнее, специальный рисунок изображал руку, которая ловко прикладывала бумагу к самой потаенной части седалища. Судя по всему, этот самый Гайетти рискнул наконец избавить человечество от использования кукурузных початков и отпечатанных для прихожан проповедей. Придя в себя от изумления, Уильям и Сидни обменялись понимающими взглядами. Вот оно! Нашли! Не надо быть семи пядей во лбу, чтобы представить себе, сколь пылкий прием окажут сему дару небес тысячи английских задниц, истерзанных шершавой газетной бумагой. Если продавать новый товар хотя бы по пятьдесят пенсов за пачку, приятели в мгновение ока сделаются богачами. Они закупили чудесную бумагу в количестве, достаточном, чтобы обеспечить небольшую лавку, приобретенную ими на одной из главных лондонских улиц. Заполнили витрину пакетами, приклеили к стеклу плакат с подробными инструкциями и стали ждать, стоя за прилавком, когда же публика кинется хватать столь чудесное и совершенно необходимое в жизни изобретение. Но ни одна живая душа не перешагнула порога их заведения как в день открытия, так и в последующие дни и даже недели.