Так могло бы продолжаться еще долго, но студеной ночью на седьмое ноября при виде Мэри, возвращавшейся из кабака, в душе Эндрю что-то перевернулось. Возможно, виной тому был алкоголь, что в известных дозах порой способствует провидческим откровениям, или, быть может, Харрингтону просто пришло время прозреть, но он вдруг понял, что без Мэри Келли его жизнь не имеет никакого смысла, а значит, вступив в борьбу за их общее будущее, он, по крайней мере, ничем не рискует. Впечатленный собственной храбростью, впервые за долгое время позволившей ему свободно вздохнуть полной грудью, Эндрю вышел на улицу, энергично захлопнув за собой дверь, и твердым шагом направился туда, где его, по обыкновению, ждал Гарольд, нахохлившись на козлах, будто филин, изредка прихлебывая коньяк, чтобы согреться.
В эту ночь Харрингтону-старшему предстояло узнать, что его младший сын влюбился в проститутку.
V
Не беспокойтесь, дорогие читатели, я помню, что в начале книги обещал вам появление чудесной и удивительной машины времени, и чуть позже она, спешу вас заверить, обязательно появится, а с ней и свирепые туземцы, без которых не обходится ни один приключенческий роман. Но всему свое время: чтобы начать игру, сначала требуется расставить на доске фигуры. Так что пускай наше повествование движется своим чередом, а мы тем временем вернемся к нашему Эндрю, которого оставили как раз в тот момент, когда он, приказав кучеру во весь опор гнать к особняку Харрингтонов, попытался навести порядок в мыслях и укрепить дух, но вместо этого прикончил припасенную в кармане бутылку.
Рассчитывать на цивилизованную беседу с отцом все равно не приходилось, и ни связная речь, ни ясная голова в этом деле не помогли бы. Все, что предстояло сделать Эндрю, — это собрать в кулак жалкие остатки мужества, чтобы не потерять лицо во время разговора. Не имело смысла даже переодеваться в приличный костюм, который он на всякий случай прятал под сиденьем кареты. С тайнами было покончено. У ворот особняка Харрингтонов молодой человек выпрыгнул из экипажа, приказал Гарольду не трогаться с места и почти бегом кинулся к дому. Проводив взглядом одетого в лохмотья хозяина, кучер покачал головой и стал прикидывать, долетят ли до него гневные вопли Харрингтона-старшего.
Эндрю совсем позабыл, что в этот вечер отец ужинал с деловыми партнерами, так что, когда он, резко толкнув дверь, влетел в библиотеку, на него с изумлением уставились около дюжины гостей. Такого юноша не ожидал, но струившийся по венам алкоголь заставлял его действовать, презрев всякий страх. Окинув взглядом собрание джентльменов в элегантных костюмах, он без труда отыскал отца и брата Энтони: они стояли у камина. Оба застыли на месте с бокалом в одной руке и сигарой в другой и недоуменно разглядывали вновь прибывшего. Погодите, вы еще и не так удивитесь, подумал Эндрю, втайне обрадованный присутствием посторонних. Говорить с отцом при свидетелях было легче, чем наедине. Чувствуя на себе пристальные выжидательные взгляды, он набрал в легкие воздуха и произнес:
— Отец, я влюблен.
За этим признанием последовала гробовая тишина, которую нарушало лишь неловкое покашливание одного из гостей.
— Эндрю, я не думаю, что сейчас подходящий момент для того, чтобы… — начал Харрингтон-старший, стараясь скрыть гнев, но сын остановил его неожиданно властным жестом.
— Поверь, отец, более подходящий случай вряд ли представится, — заявил Эндрю, изо всех сил пытаясь удержать равновесие, дабы не завершить свою дерзкую речь эффектным падением.
Отец недовольно поморщился, но промолчал. Эндрю набрался смелости. Настало время навсегда изменить свою жизнь.
— И моя избранница… — объявил молодой человек, — проститутка из Уайтчепела по имени Мэри Келли.
Произнеся эти слова, он с вызывающей улыбкой оглядел комнату. Кто-то из гостей побледнел от ужаса, кто-то схватился за голову, но все как один хранили молчание. Слово было за хозяином дома, остальным в этой драме отводилась роль зрителей. Все взоры обратились на Уильяма Харрингтона. Отец Эндрю негромко кашлянул, неловко поставил бокал на каминную полку, словно тот вдруг стал ему мешать, и принялся разглядывать узоры на ковре.
— Вопреки тому, что мне часто приходилось слышать, — продолжал Эндрю, будто не замечая, как старший Харрингтон стремительно наливается гневом, — проститутки ступают на путь порока вовсе не по душевной склонности. Поверьте, любая из них предпочла бы зарабатывать на хлеб как-нибудь по-другому. Я знаю, о чем говорю. — Гости продолжали хранить молчание, демонстрируя превосходную выдержку в нелегком положении. — В последние недели я провел среди них немало времени. Я видел, как по утрам они умываются в лошадиных канавах, как, не имея денег, чтобы заплатить за кров и постель, они пытаются спать сидя и даже стоя, привалившись к стене…
Закончив свою пылкую речь, Эндрю вдруг понял, что его чувство к Мэри куда сильнее и глубже, чем он мог представить, и ощутил острую жалость к джентльменам из общества, чье размеренное, благопристойное существование невыносимо пресно и лишено подлинных страстей. Уж он-то мог рассказать им, каково это терять голову, сгорая от восторга. Он, вкусивший плод любви и познавший саму его суть, вскрывший этот удивительный механизм и увидевший собственными глазами, как вращаются все его шестеренки.
Уж он-то мог рассказать им, каково это терять голову, сгорая от восторга. Он, вкусивший плод любви и познавший саму его суть, вскрывший этот удивительный механизм и увидевший собственными глазами, как вращаются все его шестеренки. Но Эндрю больше не успел произнести ни слова, поскольку его отец, издав яростный рык, в два прыжка пересек комнату, едва не сорвав ковер своей тростью, и с силой хлестнул сына по щеке. Эндрю попятился назад и с трудом устоял на ногах. Осознав, что произошло, он провел ладонью по горящей щеке и вымученно улыбнулся. Несколько мгновений, показавшихся всем присутствующим вечностью, отец и сын стояли посреди библиотеки, глядя друг другу в глаза, потом Харрингтон-старший произнес:
— Отныне у меня только один сын.