— Но как же можно узнать, что кто-то воздействует на прошлое, если при этом неизбежно меняется и настоящее? — спросил Уэллс. — На нас отразятся последствия любого вмешательства в Историю.
— Вы весьма проницательны, мистер Уэллс, — сказал Маркус, приятно удивленный вопросом. — Природа времени такова, что любое изменение прошлого отражается на всем протяжении временно го потока, преображая все на своем пути, — так при падении камня в пруд получаются волны, расходящиеся по поверхности воды. То есть, как вы заметили, мы действительно никогда бы не узнали, что прошлое подверглось воздействию — ведь и настоящее, и наши воспоминания стали бы иными. — Он выдержал паузу, после чего добавил со злорадной ухмылкой: — Если бы в нашем распоряжении не имелось надежной копии мира, с которой мы могли бы сверяться.
— Надежной копии?
— Да, назвать это можно так или иначе. Я имею в виду весь свод книг, газет и тому подобных материалов, где детальнейшим образом отражено все, что до сих пор произошло, вся История человека. Это своего рода портрет, запечатлевший истинное лицо мира.
— Понятно.
— Правда, правительство озаботилось этим сразу, как только были совершены первые временны е перемещения, оно делало все возможное, чтобы избежать воздействия на прошлое без соответствующих санкций. Но была одна загвоздка: где хранить эту память, чтобы она не пострадала от злокозненных волн, порожденных переменами?
Писатели с неподдельным любопытством уставились на него.
— Было только одно подходящее место: начало времен.
— Начало времен? — переспросил Стокер.
Маркус кивнул.
— Олигоцен, третья из пяти эпох третичного периода в кайнозойской эре, чтобы быть точным, когда на земле еще не было и следа человека — на ней хозяйничали носороги, мастодонты, волки и нечто отдаленно похожее на приматов. Чтобы попасть в ту эпоху, путешественнику пришлось бы совершить один за другим множество прыжков, а это очень рискованно. Кроме того, никто не горел желанием туда попасть, так как там невозможно было что-нибудь изменить. И вот правительство, параллельно с планом тренировок путешественников во времени, в большой тайне организовало некую, так сказать, элитную группу, составленную из наиболее одаренных и верных людей. Перед ними стояла задача — переправить память мира в олигоцен. В результате многочисленных путешествий члены группы, к которой и я имею честь принадлежать, построили святилище для хранения памяти универсума, но ему же надлежало стать и нашим домом, так как в той эпохе будет протекать большая часть нашей жизни. Там мы будем жить и производить на свет детей, которым мы передадим свои навыки, чтобы и они могли перемещаться во времени, охраняя Историю, отрезок времени, который начинался в той эпохе и кончался в тот миг, когда правительство отказалось от Плана реставрации. Да, джентльмены, там пролегает граница нашей юрисдикции. Время, протянувшееся за этой точкой, никто не охраняет, ведь очевидно, что коль скоро оно наступит после начала путешествий во времени, его картина может претерпеть любые изменения, с ними связанные. А вот прошлое считается священным и должно оставаться неприкосновенным. Всякое посягательство на его ткань является преступлением против естественного порядка вещей.
Пришелец скрестил руки на груди и замолчал, с симпатией поглядывая на своих гостей. Потом он произнес не без пафоса:
— Место, где хранится память мира, мы называем Библиотекой правды, и я являюсь одним из библиотекарей, несущих ответственность за девятнадцатый век. В силу своих обязанностей я нередко бываю здесь, посещаю разные десятилетия и слежу, чтобы все было в порядке. Но подобные перемещения — труд изнурительный, даже для меня, хотя мне подвластны прыжки длиной в десятки веков. Тут же мне приходится одолевать двадцать миллионов лет, а библиотекари, наблюдающие за тем, что для вас является будущим, совершают еще более длительные прогулки. Вот почему по тому отрезку времени, который мы призваны охранять, словно вехи, поставлены дома, так называемые гнезда, куда мы можем причалить, дабы сделать более сносными наши путешествия. И этот дом, как вы, надеюсь, догадались, — одно из таких прибежищ. В здании уже несколько десятилетий никто не живет, и оно будет пустовать до конца века, кроме того, за ним водится дурная слава, будто его облюбовало привидение, что отпугивает любопытных. Можно ли найти лучшее место?
Маркус замолчал, давая понять, что его объяснения исчерпаны.
— Ну и как вам понравился наш мир? Все здесь в порядке? Или вы насчитали больше мух, чем положено? — не без насмешки спросил Стокер.
Пришелец посмеялся над шуткой ирландца, но смех его почему-то прозвучал печально.
— Как правило, я всегда нахожу какой-нибудь беспорядок, — заявил он мрачным тоном. — По правде сказать, моя работа не дает скучать: девятнадцатый век — это эпоха, где мы с коллегами работаем с наибольшим удовольствием, возможно, потому что во многих случаях наши действия влекут за собой самые невероятные последствия. И сколько бы я ни пытался исправить те или иные неполадки, по возвращении всегда вижу, что дела идут вовсе не так, как мне бы того хотелось.
И сколько бы я ни пытался исправить те или иные неполадки, по возвращении всегда вижу, что дела идут вовсе не так, как мне бы того хотелось. И я не ропщу. На сей раз, естественно, та же картина.
— А что именно идет здесь не так? — поинтересовался Джеймс.