«Небо, — подумал он, надсадно кашляя и содрогаясь всем телом, — небо… Крыши нет… нет!… Уйду, скоро уйду… совсем…» И задохнулся в дыму и огне пожара — где-то далеко, там, где у него раньше было сердце.
Если бы хоть кто-то… хоть кто-то забрел в развалины!… Хоть кто-то, хоть бродяга, шлюха, вор… хоть пьяный толстяк с улицы…
Он смог бы уйти раньше. И легче.
Вряд ли кто-нибудь поверил бы, что этот доходяга, оборванец, этот мычащий обрубок человека некогда был Предстоятелем. Предстоятелем культа настолько древнего, что даже имя бога над угасшими алтарями прочно забылось людьми, и мифы о нем канули в небытие, и ни на одном Перекрестке не было ему пищи.
Вера ушла, как вода, в песок времени. Но Предстоятелем нельзя — быть. Пока ты жив. Даже если ты — животное.
Где-то внизу, под развалинами заброшенного дома, лежал Перекресток. Его Перекресток. Опустошенный, иссякающий и, наверное, последний. Они умирали вместе.
Хотели и не могли.
Человек моргнул, и звезды из его глаз исчезли. Исчезли и больше не появились. Человек беспокойно заворочался, хрипя и пытаясь прорваться сквозь боль, понять… и понял, почувствовал, что над ним — крыша.
И выгнулся в крике.
Ни один посторонний взгляд не увидел бы этой крыши. Но она была. Предстоятель не мог ошибиться. Была и мешала уйти. И четыре силуэта медленно зашевелились в углах комнаты, где хрипел сейчас забытый Предстоятель забытого бога.
Четыре силуэта — два женских, два мужских — как четыре стервятника над телом; четыре контура — и плечи их гнулись и дрожали от страшного напряжения, словно на них взвалили всю тяжесть мира. Они держали крышу, ту крышу, которую сами же создали, стянули, сбили из невидимых, но прочных плит — крышу их общего противостояния, из-под которой нельзя было уйти.
Предстоятели.
— Ты сильный человек, — отрывисто сказал один из них. Он проталкивал слова с усилием, ему трудно было говорить, трудно и страшно.
— Ты сильный человек. Ты не можешь умереть, но и не умереть ты тоже не можешь. Я, Таргил, Предстоятель Хаалана-Сокровенного, прошу у тебя прощения за то, что сейчас сделаю.
И из четырех углов — нет, уже из трех — донеслось:
— Я, Варна, Предстоящая Сиаллы-Лучницы, прошу прощения…
— Я, Махиша, Предстоятель Инара-Громовержца, прошу простить мне…
— Я, Лайна, Предстоящая Темной Матери Ахайри, молю о прощении…
И от дверей, чужим спокойным голосом, в пятый раз:
— Я, Трайгрин, Предстоятель Эрлика, Зеницы Мрака, поглотившего Кэрбета-из-Круга, и Шиблу, Исторгателя Душ, и многих других; я последний прошу у тебя прощения, потому что я довершу начатое, и тело твое умрет.
В дверном проеме стоял давешний толстячок, и опустевшая фляга болталась на поясе его засаленного полукафтана.
Он просеменил к умирающему, склонился над ним и стал смотреть в его глаза, где не было звезд и неба. И тот, кто назвал себя Трайгрином, отразился в каменеющих глазах, и страшен был взгляд отражения.
— В основу крепости замуровывают лучшего воина. Раствор для первой стены города замешивают на крови. Ты ляжешь в основу нашего Дома, ты будешь вечно метаться в поисках Перекрестков, и неутолим будет твой голод… не сопротивляйся, не надо, ложись фундаментом… Домом-на-Перекрестке…
Потом он легко провел рукой по искаженному лицу человека с перстнем, закрывая ему глаза, словно окна темницы, откуда беззвучно кричала плененная душа — и повернулся к остальным.
— Можете отпускать крышу. Она не упадет.
И крыша не упала.
Дом вокруг них вздрогнул. Неясный трепет прошел по стенам, сумрак углов наполнился шорохами, и все сооружение потянулось, как пробуждающийся зверь, всплеснув ледяными сквозняками.
Тот, который назвался Таргилом, испуганно огляделся и встал рядом с Трайгрином.
— Теперь нам остается только ждать…
Трайгрин кивнул.
— Как его звали? — спросила Лайна. Дом качнуло еще раз, она осеклась, помолчала и все-таки повторила:
— Как Его звали?
Трайгрин взял мертвеца за безвольную руку с перстнем, и серебро тускло блеснуло в сгустившемся мраке. В комнате стало темнее, потому что теперь сверху была — крыша.
Настоящая крыша. Она нарастала, как новая кожа на ране. Или, скорее, как чешуя.
— Его звали Авэк. Авэк ал-Джубб Эльри.
— Создатель «Раги о Предстоящих»?
— Да.
Потом они молчали. Молчали и ждали.
ИНТЕРМЕДИЯ
Человек идет по Дому.
Коридор. Лестница. Снова коридор. Дверь в стене у поворота.
— Я больше не могу, — бормочет маленький человек в линялой грязной рубахе, но сил остается лишь на то, чтобы ронять по одному слову на каждый спотыкающийся шаг.
Не. Могу. Больше. Я. Не. Могу. Я…
«Тише, тише…» — беззвучно шепчет Дом и морщится от этих хриплых «Я».
Человек падает на колени. У самой двери.
— Сарт, да сделай же хоть что-нибудь!…
Крик увязает в пыльной паутине, и к нему уже спешит белесый проворный паук.
Мгновение — и лишь пустая оболочка трепещет в клейких нитях.
Человек смотрит на дверь. Деревянные доски. Простая медная ручка. Замочная скважина. Шляпки гвоздей. Остатки лака на филенке.
Человек смотрит на дверь. Она не меняется.
Человек кричит, давясь злыми слезами, и дергает дверь на себя. Еще раз. И еще. И еще.
Ручка отрывается, и человек падает навзничь. Затем перекатывается на бок, подтягивает колени к животу и застывает в этой позе.