— А не выпить ли нам, братва? — осведомился я как бы между делом.
Хохот смолк, выдвинутая мною идея была всесторонне обсуждена и с сожалением отставлена в сторону.
— Выпьешь тут, как же! — физиономия детины вытянулась и стала кислой-кислой. — В заначке пусто, а зараза Зархи, кобель жареный, злобствует, что в столицу не взяли! Слова лишнего не скажи — так поднесет, что неделю похмеляться будешь…
— Сообщаю, парни, — я таинственно понизил голос до шепота, — противник надрался и потерял бдительность, самое малое, на сутки, а ключи от сотникова погребка — у меня в кармане. Слазим за бочонком?
— Ну да, — недоверчиво протянул один из солдат, — Зархи, чтоб напиться, как раз бочонок и нужен. И то неизвестно, хватит ли…
— Кто мне не верит, — я рубанул ладонью по краю нар, — пошли смотреть! Пригодитесь — бочонок тащить. Гулять — так гулять!
Слово «гулять» возымело магическое действие. Вызвались двое — мой первый партнер по игре, несколько обогатившийся за мой счет и теперь согласный на все; и плюгавый подлиза, выискивавший скрытый подвох.
Подвох, конечно, был, но вряд ли солдатик мог догадываться о его истинной сути.
Разумеется, мои слова подтвердились — Зархи сочно храпел, и от него за лигу разило дешевым вином; солдаты радостно отволокли капрала на его койку, пару раз уронив по дороге — а бочонок с вожделенным содержимым только и ждал, чтобы его перенесли в казарму.
Верзила тут же отогнал всех интересующихся и взвалил драгоценный груз себе на плечи, и, пока мы шли, плюгавый все крутился под ногами, пытаясь поддержать, потрогать, рассмотреть или хотя бы поинтересоваться — не нужна ли какая помощь?…
Наше появление было встречено восторженным воплем. Присутствие известного труса и перестраховщика — плюгавого — убедило казарму в полной безопасности происходящего, и веселье стало казарменным в прямом смысле этого слова.
Мне не удалось отвертеться, и пришлось выпить два или три кубка. Ну что ж, это еще не самый худший вариант…
В самый разгар я бросил новую порцию дрожжей в уже готовое сусло:
— Парни, а вы что тут — совсем без баб?
— Да не то чтобы совсем… Иногда вот в самоволку по деревням рванешь, ну а там уж — как повезет…
— Ладно тебе, не трави душу! В той деревне всех телок — три старухи да корова!…
— И мужья с кольями лезут… А пришибешь кого — начальству доносят! На сутки с полной выкладкой ставят, в панцире — на солнцепек!…
Я сочувственно поцокал языком и разлил остатки вина.
— Ну, а на Празднество Сиаллы слабо сбегать?
— Да мы бы хоть сейчас… только сотник…
— А что — сотник? Он — в столице, а мы — здесь. Откуда ему знать?
— А Зархи? Язык до пупа, болтанет сгоряча…
— Ваш Зархи до утра во сне копытом бить будет. А если что и заподозрит — так скажете, что напился и в горячке невесть что увидел!…
— Верно, братва! Пошли!…
— Стремно как-то… Неровен час — проснется капрал…
— Да хрен с ним, с капралом!…
— Плевать мы на него хотели!
— Собирайся, парни, время не ждет…
Обо мне уже успели забыть, и я под шумок протолкался к выходу и выскользнул из вопящей и гогочущей казармы.
Дело было сделано. А зелье в вине не даст их порыву остынуть — это я ощущал на собственной шкуре, торопя коня и ерзая в седле…
ВОЗЛЕСЛОВИЕ. ГРОЛЬН ЛЬНЯНОЙ ГОЛОС
Сарт явился перед самым началом Празднества. Он был явно чем-то доволен, и мне передалась частица его радостного возбуждения.
— Ну, дети мои, дерзайте!… И смотрите, не подведите — сегодня к нам явится много, очень много гостей, и все они будут весьма возбуждены… — он слегка усмехнулся и потрепал меня по плечу. И подмигнул Клейрис.
— Да, Учитель, — ответили мы с Клейрис одновременно. И рассмеялись.
Зал был битком набит народом. Большую часть, к нашему удивлению, составляли изрядно подвыпившие солдаты. Ну и гости!… Мне даже вдруг стало страшно — и за себя, и за Клейрис, и за весь праздник… и за Учителя.
Я обернулся — Сарт кивнул мне из-за колонны в дальнем углу, лукаво собрав морщинки возле хитрых глаз, но я заметил, что руки Учителя дрожат. И страх ушел. Я сделаю это. Я и мой лей. Мы сделаем все, что возможно. И еще чуть-чуть.
Как странно — в эту минуту я почти не думал о Клейрис… простить себе не могу…
Свечи ярко вспыхнули, с потолка посыпались благоухающие лепестки лоренны, главная жрица запела гимн во славу Сиаллы-Несущей Счастье, — и праздник начался.
Я плохо помнил, что было дальше. Я видел красные, потные лица солдат, их безумные, алчущие глаза, устремленные на танцующих жриц Сиаллы; из общего гомона прорывались отдельные, пахнущие перегаром реплики… И тогда я ступил на ковер из цветов и вновь доверился своим пальцам, и музыка, звучавшая во мне, перетекла в дрожащие от предчувствия струны лея, и дальше, дальше…
Я видел, как звериный блеск в глазах солдат постепенно сменяется огнем искреннего восхищения, и руки, привыкшие к мечу и копью, тянутся к обнаженным жрицам уже не с грубой похотью, а с мольбой о снисхождении; как хмельные морды становятся человеческими лицами, и нестройные, осипшие голоса присоединяются к голосу главной жрицы, вознося хвалу…
И когда в центре освещенного круга возникла Клейрис — на мгновенье все, даже я, застыли в потрясенной немоте! Спустя секунду я вновь заиграл, и так я играл в первый и последний раз в своей раздерганной, промозглой жизни!… Тело Клейрис покорно окунулось в поток звуков и поплыло в их струях; оно словно менялось вместе с музыкой — и девушка то выгибалась сладострастной кошкой, то гордым лебедем плыла по цветочной воде, то застывала безмолвным изваяньем, то превращалась в неистовое, сжигающее пламя — и из пламени рождалась Богиня, сама Сиалла-Лучница, рассыпающая цветы и угрожающая стрелами своего чудесного лука; а когда она, наконец, выстрелила — сотни сияющих лучей пронзили сердца сидящих в зале, и стон восторга отразился от древних стен, а жрицы и вместе с ними девушки окрестных деревень, решившиеся развязать свой пояс в честь Богини — все они скользнули в ждущие объятия, и больше не было пьяной солдатни и голых тел, а было великое таинство единения и потаенное, известное только двоим…