— Уже почти все. Его жена только что была здесь — поехала за родными. Вот ведь странное дело. После легких ударов отбиваешься от посетителей, чтобы человек отдохнул, быстрей поправился. А когда уже совсем скоро, как сейчас, — никого рядом нет. Самые страшные часы.
В ее взгляде Генри уловил искреннее сострадание.
Постучав в приоткрытую дверь, Генри проскользнул в палату. Неслышно ступая по кафелю, оглядел приборы — почти все были выключены из сети и сдвинуты в угол.
Генри сел в кресло на колесах подле друга; Шелдон полусидел, так ему легче дышалось; голова на подушке съехала набок, лицо обращено к Генри, к носу тянулась тонкая прозрачная трубка. Только шипение кислородного аппарата нарушало тишину.
У кровати стоял проигрыватель компакт-дисков. Генри подкрутил влево ручку громкости и включил звук. Вкрадчивая джазовая мелодия Флойда Стэндифера полилась в тишине струйкой песка в песочных часах. Утекали секунды.
Генри погладил друга по руке, стараясь не задеть капельницу, и увидел следы от уколов, настоящую карту состояния Шелдона.
Веки Шелдона дрогнули, подбородок дернулся, глаза уставились на Генри.
«Все слишком хорошо знакомо, — подумал Генри. — Сначала — столько лет с Этель, теперь — старый друг. Слишком рано, хоть жизнь и длинная. Все уходят слишком рано».
В глазах Шелдона было замешательство. Он смотрел рассеянно, будто не понимал, где он и как сюда попал.
— Домой… пора домой. — снова и снова повторял он, тихо, почти жалобно.
— Здесь сейчас твой дом. И жена твоя. Минни, вот-вот вернется, приведет родных.
Минни, вторую жену Шелдона, Генри знал много лет, но дома у них бывал не так часто, как хотелось бы.
— Генри… уладь…
— Что уладить?
Генри чувствовал странную благодарность — тем тяжким последним неделям с Этель. Они научили его разговаривать с умирающими. Он заметил, что взгляд Шелдона прикован к осколкам старой виниловой пластинки.
— Ты про пластинку? Хочешь, чтобы я починил пластинку Оскара Холдена?
Шелдон закрыл глаза и погрузился в глубокий сон — столь внезапный переход возможен лишь у тех, кто находится на грани жизни и смерти. Дышал он шумно, с натугой. И так же внезапно очнулся. Взгляд теперь был ясный, совершенно осмысленный.
— Генри…
— Я здесь…
— Что ты тут делаешь? Уже воскресенье?
— Нет. — Генри улыбнулся ему. — Нет, не воскресенье.
— Жаль. Не к добру эти гости среди недели. Пришло время для последнего концерта, да, Генри?
Шелдон зашелся в кашле. Генри долго смотрел на друга. Даже в двух шагах от смерти, даже сотрясаемый спазмами, Шелдон умудрился сохранить достоинство. Потом перевел взгляд на передвижную тумбочку у кровати, где, прислоненный к лампе, стоял конверт с половинками пластинки.
— Ты просил меня что-то уладить. Ты про разбитую пластинку? Думаешь, ее сумеют восстановить?..
Генри не был уверен, помнит ли Шелдон, о чем они говорили всего пару минут назад.
Ты про разбитую пластинку? Думаешь, ее сумеют восстановить?..
Генри не был уверен, помнит ли Шелдон, о чем они говорили всего пару минут назад.
— Пора все уладить, Генри. Не о пластинке речь. Если ее можно склеить, чтоб зазвучала музыка, то валяй. Но я не про пластинку, Генри.
Шелдон схватил Генри за руку. В иссохших черных пальцах до сих пор чувствовалась сила.
— Мы оба… — Шелдон помолчал, переводя дух. — Мы оба знаем, почему ты всю жизнь искал эту старую пластинку. Всегда знали. — Дыхание его замедлилось. — Уладь… — с трудом выговорил Шелдон и погрузился в сон, и слова его потонули в тихом шипении кислорода.
50
Билеты 1986
В музыкальном магазинчике Бада пахло ванильным табаком — любимый сорт хозяина; сам Бад, с трубкой в зубах, читал залитый кофе номер «Сиэтл уикли». Бад кивнул Генри из-за газеты, едва не выронив изо рта трубку; с бритьем он, как всегда, припозднился дня на три. Негромкий женский голос выводил приятную старую мелодию. Хелен Хьюмс? Тридцатые? Генри точно не знал.
Под мышкой у Генри был коричневый бумажный пакет, а в нем — разбитая пластинка Оскара Холдена. Генри много лет искал ее у Бада, заходил к нему бессчетное число раз. Стыдно было, конечно, уносить пластинку из палаты Шелдона, но его старый друг спал, а когда приходил в себя, мысли его все сильнее путались. Молчаливые светлые минуты перемежались бредом — вроде бессвязных речей о том, что нужно «уладить». Починить пластинку? Уладить жизнь Генри? Неизвестно.
Как бы то ни было, Генри мечтал услышать мелодию, записанную на двух осколках винила, — и дать послушать Шелдону еще хоть раз. Генри ничего не знал о ремонте старых пластинок, но Бад проработал здесь целую вечность. Если кто-то и мог подсказать, то, конечно же, Бад.
Генри подошел к прилавку, положил пакет на разбитую стеклянную витрину, рядом со старыми нотами и хрупкими виниловыми и восковыми дисками.
Бад зашуршал газетой.
— Пришли что-то вернуть, Генри?
Генри лишь улыбнулся, вслушиваясь в замирающие звуки песни. Ему всегда был по душе суровый мужской вокал, но порой напевный, пропитанный бренди женский голос лишал его сна на всю ночь.
— Что-то случилось, Генри?
— Принес кое-что показать.
Бад выбил трубку.
— Сдается мне, тут не обошлось без старого разоренного отеля на Мэйн-стрит.