По тону отца, взгляду, жестам Генри догадался, что речь идет о крупном деле. Отец был очень серьезен, но при этом воодушевлен — редкость! Лишь о немногих победах китайской армии над японскими захватчиками да о «студенчестве» Генри в Рейнир он отзывался с тем же пылом. По крайней мере, до сих пор.
Генри сел между ними на скамеечку, чувствуя себя маленьким и ничтожным — между двух взрослых, как меж двух гранитных глыб.
— Что я должен делать? — спросил Генри по-английски, потом — по-кантонски.
— Просто переводи слова каждого из нас как можно точнее, — сказал мистер Престон медленно, чтобы понял отец Генри, и тот кивнул.
Генри потер глаза, запорошенные пеплом, снова подумал о Кейко и ее родных. Ему вспомнились три японские пары, в вечерних нарядах, лежащие ничком на грязном полу «Черного лося». Их увели, засадили в тюрьму. Генри в упор посмотрел на мистера Престона: вот кто пытается перекупить землю у людей, сжигавших все самое дорогое, чтобы не прослыть шпионами и предателями.
Лишь сейчас Генри осознал, что переступил невидимую черту между собой и отцом, а заодно и всем своим прежним миром.
Когда именно переступил, уже не вспомнить, но возврата нет.
Генри перевел взгляд с мистера Престона и Чеза на отца и кивнул: говорите, мол, а я переведу. Уж я-то постараюсь!
— Генри, скажи отцу, что я надумал купить пустырь позади редакции газеты «Нитибэй». Если мы разорим японскую газету, даст он добро на покупку земли?
Генри напряженно слушал. Потом сказал отцу по-кантонски:
— Он собрался купить участок позади редакции японской газеты, и само здание тоже.
Отец, хорошо знавший этот район, ответил:
— Это участок семьи Ситамэ, но главу семьи арестовали несколько недель назад. Сделайте предложение банку, и банк продаст вам землю. — Отец старался говорить медленно, чтобы Генри не упустил ни слова.
Генри был потрясен. Он поискал глазами маму. Нигде не видно — наверное, стирает внизу или заваривает чай гостям. Генри повернулся к мистеру Престону и спокойно сказал:
— Отец против продажи земли. Раньше на этом месте было японское кладбище, и строить там — дурная примета. Поэтому участок пустует.
Генри представил бомбардировщик, неумолимо несущийся к цели.
Мистер Престон засмеялся:
— Он шутит? Спроси, это шутка?
Странное дело: впервые за долгие месяцы Генри по-настоящему говорил с отцом — и лгал. Лгал без зазрения совести. Он перевел взгляд на Чеза. Тот уставился в потолок — видимо, от скуки.
Отец ловил каждое слово Генри.
— Мистер Престон хочет превратить здание в джаз-клуб. Джаз очень популярен, в него вкладывать выгодно.
Генри представил, как из бомбардировщика посыпались бомбы… бах! бах!
На лице отца проступило даже не изумление, а досада. Точно в цель! Международному району многого не хватает, но еще один ночной клуб с пьяными матросами далеко не на первом месте, даже если вытеснить из Нихонмати японцев.
С этой минуты переговоры разладились.
Мистер Престон злился, обвинял отца Генри в потворстве японскому суеверию, а тот его — в потворстве пьянству: подумать только, он собирается продавать в джаз-клубе спиртное!
Разговор на двух языках закончили, оставшись каждый при своем мнении. Оба смотрели друг на друга исподлобья.
Дальше спорили каждый на своем языке, не обращая внимания на Генри. Чез смотрел на него в упор, не мигая. Распахнув пиджак, он показал Генри значок, украденный много дней назад. Ни отец Генри, ни мистер Престон ничего не заметили. Чез скорчил Генри рожу, запахнул пиджак и улыбнулся ангельской улыбкой, услышав слова мистера Престона: «На этом все. Вижу, не стоило сюда приходить. С вами, китайцами, нельзя вести серьезные дела».
В комнату вошла мама, неся чудесный чай с хризантемой, — как раз в тот миг, когда Чез и мистер Престон вскочили и бросились прочь с видом игроков, спустивших в притоне последний доллар.
Генри взял чашку чая, вежливо поблагодарил маму по-английски. Слов она, разумеется, не поняла, но любезный тон ее порадовал.
Генри допил чай и ушел к себе в комнату. До вечера было далеко, но он чувствовал себя разбитым. Он лег, закрыл глаза и стал думать о том, как мистер Престон — копия Чеза, только постарше — мечтает отхватить кусок японского квартала, а отец рвется ему помочь в этом «важном деле». Генри ожидал, что ощутит радость, разрушив их планы, но испытывал лишь усталость пополам с облегчением и раскаянием. Впервые в жизни он так открыто ослушался отца. Однако выбора не оставалось. Он видел костры в Нихонмати, видел, как люди жгут самое дорогое — память о том, кем они были и кто они есть. Видел заколоченные магазины, витрины с американскими флагами. В деловых вопросах Генри не разбирался, но даже он знал, что времена сейчас тяжелые, и чем дальше, тем хуже. Нужно во что бы то ни стало разыскать Кейко. Наползла тьма, и Генри представил ее лицо на снимке из семейного альбома — горящий портрет, огонь съедает его, обращает в пепел.
21
Алло, алло! 1942
Генри открыл глаза в кромешной тьме. Который час? Какой сегодня день? Неужели проспал? Он потер глаза, поморгал, стряхивая сон, а мысли уже лихорадочно бились в мозгу. Лунный луч пробрался в комнату в щель между плотными шторами.