Жаль, что он не сможет принять любезное приглашение Окабэ. Иначе будет как в ужастике с китайскими субтитрами в кинотеатре «Атлас». Представить страшно: мало того что у него подружка-японка, ее родители зовут их всей семьей — о ужас! — на джазовый концерт!
Но придумать вежливую отговорку Генри не успел. Бутылка с соевым соусом вдруг заскакала по столу. Генри невольно схватил ее, и тут под ногами дрогнул пол.
Зазвенели оконные стекла, и Генри увидел, как на площадь въезжает гигантский армейский грузовик, за ним стелился черный дым. Раздался оглушительный скрежет, перекрывший даже рев мощного двигателя. Прохожие бросились врассыпную — все, кроме детей; те, напротив, с восторгом глазели на грузовик, набитый солдатами.
За первым последовал второй грузовик, и вскоре вся площадь была забита солдатами и военной полицией. Они методично расклеивали листовки — на дверях, на столбах, на витринах, везде.
Люди начали осторожно выходить из домов, узнать, в чем дело. Генри и семья Окабэ тоже вышли из ресторана, один из солдат сунул им листок. «Прокламация № 1» — было написано на нем, по-английски и по-японски.
Генри заглянул через плечо Кейко, в глаза тут же бросился набранный жирным шрифтом подзаголовок: «Всем лицам японского происхождения».
Всем японским семьям приказывали эвакуироваться, для их же безопасности. На сборы давали всего несколько дней, а взять с собой разрешалось совсем немного — только то, что можно унести. Приказ был подписан президентом США и военным министром. Остальное содержание листовки осталось для Генри загадкой, но не для Кейко и ее родителей. Госпожа Окабэ расплакалась. Лицо господина Окабэ хоть и осталось спокойным, но на него словно туча набежала. Глядя на Генри, Кейко приложила руку к сердцу и кивнула. Он схватился за свой значок. «Я китаец».
26
Лучше их, чем нас 1942
Генри ворвался в крохотную квартирку, где жил с родителями. Отец сидел в кресле и читал «Хуа Пао», местную китайскую газету. Мама резала овощи — из кухни неслось мерное постукивание ножа.
Запыхавшийся Генри сунул отцу листовку. В боку кололо: он пробежал десять кварталов. Отец бегло просмотрел листовку, и по его взгляду Генри понял, что он ждет объяснений — «по-американски». Нет, только не сейчас. Давай просто поговорим. Так Генри и сказал, по-китайски.
Отец оборвал его, сурово тряхнув головой.
— Нет! Хватит от меня отмахиваться. Довольно, — сказал Генри по-английски и вновь сорвался на китайский: — Всех высылают. Всех японцев. Армия высылает!
Отец вернул ему листовку.
— Лучше их, чем нас.
Вышла из кухни мама, заговорила по-китайски, требуя объяснений.
— Генри, что тебе до этого? Идет война. У нас своя община. Ты все понимаешь не хуже прочих.
Генри не знал, что ответить и на каком языке. Он посмотрел на родителей, и слова сами сорвались с языка.
— Мне не все равно, — сказал он по-китайски. И добавил по-английски: — Потому что она японка.
Генри бросился к себе в комнату, хлопнув дверью. Перед глазами стояли изумленные лица родителей.
Из-за двери неслись их возбужденные голоса.
Удрученный, Генри открыл окно, вылез на пожарную лестницу, прислонился к железным перилам. Вдалеке громыхали армейские грузовики.
На улицах китайского квартала неспешно текла обычная жизнь; некоторые прохожие оживленно беседовали, указывали в сторону Нихонмати, но большинство спешили по своим делам.
К черному ходу ресторана «Кхау Кхау» подкатила машина, ржавый зеленый седан, доверху нагруженный коробками. К удивлению Генри, оттуда вышла молодая японская пара, а навстречу из ресторана выбежали люди и стали заносить в ресторан коробку за коробкой — личные вещи, судя по тому, что осталось неупакованным. Торшер. Свернутый в рулон ковер. Все занесли внутрь, кроме четырех тяжелых чемоданов. А потом — объятия: японская пара прощалась с друзьями-китайцами.
Японская пара, с чемоданами в руках, двинулась прочь переулком, затем — улицей, ведшей к вокзалу, будто их тащили туда силком. Генри думал о Кейко и ее родных. Вспомнил, как они ушли из ресторана «Американский сад» — готовиться к отъезду.
Генри вернулся к себе и растянулся на кровати; там и застала его мама. Генри перебирал стопку комиксов и наткнулся на тридцатый выпуск «Марвел», самый свежий. На обложке Человек-факел громил японскую подлодку. «И здесь война», — буркнул под нос Генри и сунул комиксы под кровать. Мать поставила на тумбочку тарелку с миндальным печеньем.
— Может, поговорим, Генри? Если тебе нужно, поговори со мной, — сказала она по-кантонски, устремив на сына взгляд, полный тревоги.
Генри повернулся к раскрытому окну. Тяжелые шторы почти не колыхались. С улицы долетали голоса, но слов Генри не разбирал. Он вслушивался, силясь понять, что творится вокруг.
— Почему он со мной не разговаривает? — спросил по-кантонски Генри, глядя в окно.
— Кто? Твой отец?
Генри долго молчал, потом обернулся и кивнул.
— Он с тобой каждый день разговаривает. Что значит — не разговаривает?
— Разговаривает, но не слушает.
Мать села на кровать, притянула к себе Генри.
— Как бы тебе объяснить… Ты здесь родился. Ты американец. А твой отец на родине ничего другого не видел, кроме войны. Войны с Японией. Японцы захватили Северный Китай, убивали людей. Не солдат, а женщин и детей, стариков и больных. Твой отец это видел с детства. Пострадала и его семья. — Мама достала из рукава носовой платок, вытерла сухие глаза. Наверное, слез больше нет, подумал Генри, а привычка осталась. — Твой отец приехал сюда сиротой, но никогда не забывал своих корней. Всегда помнил о доме.