Колян с Толяном — это понятно, они у самого Вована не в шестерках ходили, что им местный авторитет полудикий. Разве что бурчали, что пока ни одного козла не попалось, но Олег их успокоил, мол, все еще впереди. А Любослав вообще почти все время пребывал в какой-то прострации. Доселе ничем не примечательный деревенский волхв, к которому на старости лет боги не только обратиться соизволили, а и богатырей иноземных прислали, никак не мог выйти из состояния общей эйфории. Собственно говоря, его только поэтому и удалось в машину засунуть и с собой увезти — сам Жаровник никогда, ни в какие странствия пускаться не собирался, но Олег сказал «ты с нами тоже едешь, пригодишься, если что», и он поехал.
Наконец где-то к полудню герои отправились дальше.
— Слышь, Толян! — минут через двадцать обратился к своему корешу Колян.
— Ну? — отозвался тот.
— Дай порулить!
Толян задумался. Осознать глубину его мыслительных процессов не дано ни простым смертным, ни бессмертным богам, но не успело сердце сделать и двух сотен ударов, как он ответил.
— Рули, … мать!
Бритоголовые поменялись местами, Колян занял водительское место и стал рулить…
— Да, а я думал, Толян плохо водит… — тихо, чтобы его никто не услышал, прокомментировал данный процесс Олег.
Нет, не то, что Колян не умел управлять машиной. Умел. Знал, зачем машине педали (кроме тормоза), передачи умел переключать, руль крутить… Только вот с ориентированием у него были небольшие проблемы. Если Толян еще пытался объезжать иные кусты и хоть примерно держать направление на запад, то Колян в самом прямом смысле рулил, кайфуя от самого процесса руления. При этом движения «Вепря» больше всего напоминало хаотические метания броуновской частицы, и только чудом внедорожник еще ни разу не врезался ни в одно дерево, которые как будто бы сами отпрыгивали с пути. Впрочем, Олега все это, похоже, лишь забавляло — он даже не пытался указать Коляну верное направление, лишь время от времени с ухмылкой выглядывая то в одно, то в другое окно.
А тем временем…
Не первый год, не первый век Лес-Лиховище страшил людей. Даже во времена величия Китежградского княжества, когда вся ведомая ойкумена славянам-уличам покорялась, редко какой путник рисковал забредать сюда, а если и заносила нелегкая — то лишь оберегами колдовскими увешавшись. Тут сам Бабай Ага, татарин одноглазый, которого из чужого мира занесло, на все княжество страх нагоняя, прижиться не смог.
Тут сам Бабай Ага, татарин одноглазый, которого из чужого мира занесло, на все княжество страх нагоняя, прижиться не смог. Сам Кощей, земля ему пухом, из Леса-Лиховища бежал, что одни пятки сверкали. Это была земля Лешего. Здесь он был и царь, и бог, и господин. Все знал, все ведал, мог пеньком прикинуться, мог великаном, а мог и целой дубравой непролазной, что ни один топор не возьмет. Велика колдовская сила Лешего, лучшие девки в женах его, мавках, ходили. Сами эльфы, колдуны и чародеи, из Вечного Леса, что на западе, поклоны Лешему били, ибо за ним вся сила лесная стояла, вся волшба чародейская. Любого путника Леший мог с пути сбить, закружить, да на веки вечные в самой чащобе оставить, куда ни зверь, ни птица носу не сует.
Так было до сих пор. Однако сейчас даже он был бессилен. А ведь как сначала все шло хорошо… Гроб железный, что людей в себя засосал, на запад ехал, а Леший его на юг сворачивал, и на восток, и на север, и совсем уж было кольцо замкнул, как вышли из гроба богатыри, местами поменялись… И пошло-поехало! Сколько ни тужился хозяин лесной, ничего у него не выходило! Как с пути путника сбить, который сам пути не знает? Как закружить, если он только что в одну сторону ехал, и уже назад поворачивает? Бесился Леший, крутил, вертел, на лбу деревянном морщины глубокие прорезались, по всему телу сок березовый в три ручья тек, а не выходило ничего! Гроб железный хуже зверя бешенного, не водился, из кольца вырывался, из спирали, что в болото вела, выскакивал, паутину чародейскую рвал. Ничего не мог он с ним поделать, все, что ему оставалось — деревья, слуг своих, из-под гроба вырывать, а то железяка так и норовила побеги молодые, что Леший своими руками сажал да растил, в землю вдавить. Гневался Леший, никогда еще так его людишки не проводили, излучения его ярости по всему лесу разлетались. Бежали в страхе звери и птицы лесные, да лишь богатырям, в гробу засевшим, ничего не делалось. По прежнему петляли они столь невообразимо, что ни одно сбивающее с пути заклятье не действовало, они только на тех действуют, кто хоть какого-то пути придерживается.
И не выдержал Леший.
— Не бывать тому, чтоб в лесу моему, Лесу-Лиховище, где ветер свищет, люди взяли верх надо мной, подарю я им вечный покой! — рыкнул он грозно, что могучие сосны по всему лесу зашатались, с вековых дубов все желуди осыпались, а иные деревья, и названий в человеческих языках не имеющие, вовсе с корнем повырывало.
Перестал Леший водить — бросился гробу железному наперерез, да принял свой самый страшный облик, в единый миг в густой терновый бор превратившись, буреломы непролазные, шипы ядовитые торчат повсюду, что ни конному, ни пешему, ни в гробу железном не пробиться. Да не простой бор — а волшебный, его топором рубить-неперерубить, одну ветку срубишь, другая вырастет! Окружил гроб со всех сторон, да притаился, во всей красе себя показав, и ждать приготовился, пока богатыри или сами на его шипы ядовитые полезут, или сгинут прямо тут, с голоду…