— Тьфу! — только и смог сказать Тенах. Ахатани засмеялась.
— А теперь ты изображаешь дракона? — ядовито осведомился Тенах, когда я прикончил жаркое.
— Мне надо набрать вес, — снова вздохнул я. — Сейчас еще яблочный пирог будет. На меду. Ужас.
Губы Тенаха дрогнули, но смех он мужественно сдержал.
— Так вот почему ты валяешься, не вставая!
— Да, но не только.
Сила мне в этом бою не поможет, скорее помешает. Вот гибкость — другое дело. Да силы у меня и не будет.
— Ты все-таки не передумал?
— Нет, и не передумаю. Не будет мне удачи, если я принесу жертву. Я еще не успею закончить жертвоприношение, как зло овладеет мной.
— Пожалуй, ты прав, — признал Тенах. — Можно мне тоже пирога? Или ты собираешься съесть его в одиночку?
— Да ни в коем случае, — засмеялся я. — Благодетель ты мой!
Тенах и Ахатани ели пирог с удовольствием. Я им мрачно завидовал. Пирога было еще очень, очень много.
— Запей, легче будет, — Ахатани протянула мне кружку. Я скривился, но безропотно глотнул.
— О Боги, какое гнусное хлебово! — восхитился Тенах. — Что это?!
Я устало вздохнул — в который уже раз.
— Полынь, волчий след, черноцвет и корень дождь-травы. Для возбуждения аппетита, — слово «аппетит» я произнес с особым отвращением. — А также драконова трава, сорокажильник и еще какая-то гадость, чтоб не впустую есть, а вес набирать. Еще пирога, Тенах?
— Если можно, с собой, — ухмыльнулся Тенах. — Сил нет смотреть, как ты мучаешься.
Тенах отбыл с пирогом под мышкой, а я сидел в поперечном шпагате и обедал до ужина. Ужин мог заставить и мертвого ощутить голод. Но не меня. Все же я его съел. В жизни ничего труднее не делал.
— Все, — решительно сказал я при виде добавки. — Я должен спать, а не помирать. Бедные драконы. У меня скоро вырастет чешуя.
— Только огнем не плюйся, — улыбнулась Ахатани. — А то мне до утра придется чинить простыни.
Улыбка у нее вышла невеселая.
— Что случилось, зайчонок? — растерянно спросил я.
Ахатани отвернулась.
— Пойдем в дом, холодно становится, — тихо сказала она.
Я встал и последовал за ней. Она молча закрыла дверь, молча постелила мне постель. Я поймал ее, когда она собиралась выйти, и посадил рядом с собой.
— Ахатани, что случилось? Мне просто не по себе, когда ты такая грустная.
— Да? — без всякого выражения ответила она.
— Да.
Она молчала, и я не торопил ее.
— Я тебе нравлюсь? — неожиданно спросила она.
— Слов нет сказать, как нравишься, — искренне ответил я. Мне не стоило произносить эти слова, но она застала меня врасплох, и я даже подумать не успел, что следовало ответить по-другому.
— Но ты… — она смутилась. — Я хочу сказать… когда ты в первый день ко мне и не притронулся, я думала, ты просто жалеешь меня. Ждешь, пока я привыкну.
— Это правда, — подтвердил я.
— Но я привыкла, — твердо ответила Ахатани. — Сразу. И ты это отлично знаешь.
В голове моей лихорадочно носились мысли и среди них не было ни одной подходящей. Очень трудно думать на очень сытый желудок.
— Потом я думала, это из-за того, что ты должен сделать.
Я изумленно вытаращился на нее. Ей я о предстоящей битве не говорил ни слова.
— Тенах сказал, там будет опасно.
— Милое преуменьшение.
— Милое преуменьшение. Если жив останусь, непременно повешу Тенаха на его длинном языке, — пообещал я.
— Значит, там опасно.
— Да, — подтвердил я. — И мне надо набраться сил.
— Но я вижу, что силы ты не копишь, а тратишь. Не тренируешься и… и вообще. И все-таки ты избегаешь меня. Я не прошу ничего, я не хочу тебе навязываться, только…
Я поцеловал ее. Она мотнула головой, и поцелуй скользнул по ее виску.
— Не надо. Это очень грустно, что ты меня жалеешь.
— А жалость не такая плохая штука, — улыбнулся я. — Но ты ошибаешься. За что тебя жалеть? Разве ты косая, кривая, горбатая? Век такой красоты не видел.
(«И лучше бы и не видел совсем, — добавил я мысленно. — Мне было бы легче».)
— Я тебе мешаю? — почти беззвучно спросила она. Я в душе проклял свое легкомыслие, с которым я надеялся, что останусь ей чужим.
— Ты мне очень нужна, Атани. Очень. Но я не имею права.
— Почему?
— Да потому, что я могу умереть! — заорал я, доведенный до отчаянья ее кроткой настойчивостью. — Тенах мне все рассказал о теперешних брачных обычаях. Сроки вдовства теперь знаешь, какие?! Хотел бы я посмотреть на того обалдуя, который их устанавливал! Я бы ему то его орудие, которое ему все равно без пользы, живо в глотку заправил, пусть подавится! Если я умру или разведусь с тобой, ты десять лет не имеешь право выходить замуж! Десять! Ты хоть понимаешь, что это такое?! А если я с тобой не спал, очистительный срок три месяца, и ты свободна.
— Тебе так хочется, чтоб я овдовела и через три месяца вышла замуж? — спросила она каким-то странным голосом.
— Нет, — честно признался я. — Не хочу. Зубами скриплю от одной мысли. Но какое право я имею оставить тебя на десять лет одинокой и беззащитной? Вот если я вернусь…
Ахатани повернулась ко мне. Плечи ее дрожали, из глаз текли слезы, но губы ее улыбались.
— Ты уже вернулся, — сказала она, смеясь и плача, и обняла меня. И моя решимость воздержаться развеялась как дым. И ее любовь освятила мою силу.
Наутро я встал в очень уравновешенном расположении духа. Иначе и не скажешь. Ощущение счастья и прочего блаженства точно уравновешивалось сознанием вины. Так что когда Тенах явился с очередным докладом о невозможности поспеть к сроку, я его облаял так, как никого и никогда в жизни. Тенах ушел совершенно озверевший, и озверение равномерно распределилось по шеям горе-строителей. В полдень последнего дня Тенах сообщил мне, что дамба готова, и русло пустое.