— Слышал я от одного прохожего, — говорю я скороговоркой нудным
голосом, — что в одной лавчонке в Нуэсесе один мексиканец говорил одному
ковбою, которого зовут Джек, что двоюродный брат одного овцевода недели две
тому назад видел Черного Билла в Матаморасе.
— Слушай ты, мистер Язык-на-Привязи! — говорит капитан, оглядывая меня
с головы до пят и прикидывая, сколько можно выторговать. — Если ты
подскажешь нам, где захватить Черного Билла, я заплачу тебе сто долларов из
моего собственного… из наших собственных карманов. Ты видишь, я щедр, —
говорит он. — Тебе ведь ровно ничего не причитается. Ну, как?
— Деньги на бочку? — спрашиваю я.
Капитан посовещался со своими молодчиками. Они вывернули карманы для
проверки содержимого. Совместными усилиями наскребли сумму в сто два доллара
тридцать центов и кучку жевательного табаку на тридцать один доллар.
— Приблизься, о мой капитан, — сказал я, — и внемли!
Он так и сделал.
— Я очень беден, и общественное положение мое более чем скромно, —
начал я. — За двенадцать долларов в месяц я тружусь в поте лица, стараясь
держать вместе кучу животных, единственное стремление которых — разбежаться
во все стороны. И хотя я еще и не в таком упадке, как штат Южная Дакота, тем
не менее, это занятие — страшное падение для человека, который до сей поры
сталкивался с овцами только в форме бараньих отбивных. Я скатился так низко
по воле необузданного честолюбия, рома и особого сорта коктейля, который
подают на всех вокзалах Пенсильванской железной дороги от Скрэнтона до
Цинциннати: немного джина и французского вермута, один лимон плюс хорошая
порция апельсинной горькой. Попадете в те края — не упустите случая
испробовать на себе. И все же, — продолжал я, — мне еще не приходилось
предавать друга. Когда мои друзья купались в золоте, я стоял за них горой и
никогда не покидал их, если меня постигала беда.
— Но, — продолжал я, — какая тут к черту дружба? Двенадцать долларов в
месяц-это же в лучшем случае шапочное знакомство. Разве истинная дружба
может питаться красными бобами и кукурузным хлебом? Я бедный человек, у меня
вдовствующая мама в Тексаркане. Вы найдете Черного Билла, — говорю им я, — в
этом доме. Он дрыхнет на своей койке в первой комнате направо. Это именно
тот человек, который вам нужен. Я смекнул это из разных его слов и
разговоров. Пожалуй, отчасти он все же был мне другом, и будь я тот человек,
каким я был когда-то, все сокровища рудников Голдонды не заставили бы меня
предать его. Но, — говорю я, — бобы всегда были наполовину червивые и к
концу недели я вечно сидел без топлива.
— Входите осторожнее, джентльмены, — предупреждаю их я. — Он временами
бывает очень несдержан, и, принимая во внимание его прежнюю профессию, как
бы вам не нарваться на какую-нибудь грубость с его стороны, если вы
захватите его врасплох.
Тут все ополчение спешивается, привязывает лошадей, снимает с передков
орудия и всю прочую амуницию и на цыпочках вступает в дом. А я крадусь за
ними, как Далила, когда она вела Вилли Стимлена к Самсону.
Начальник отряда трясет Огдена за плечо, и тот просыпается. Он
вскакивает, и еще два охотника за наградами наваливаются на него. Огден хоть
мал и худ, а парень крепкий и так лихо отбивается, несмотря на их численный
перевес, что я только глазами хлопаю.
— Что это значит? — спрашивает он, когда им, наконец, удается одолеть
его.
— Вы попались, мистер Черный Билл, — говорит капитан, — только и всего.
— Это грубое насилие, — говорит Огден, окончательно взбесившись.
— Конечно, это было насилие, — говорит поборник мира и добра. —
Поезд-то шел себе и шел, ничем вам не мешал, а вы позволили себе запрещенные
законом шалости с казенными пакетами.
И он садится Генри Огдену на солнечное сплетение и начинает аккуратно и
симптоматически обшаривать его карманы.
— Вы у меня попотеете за это, — говорит Огден, изрядно вспотев сам. — Я
ведь могу доказать, кто я такой.
— Это я и сам могу, — говорит капитан и вытаскивает у него из кармана
пачку новеньких банкнот выпуска Второго Национального банка города Эспинозы.
— Едва ли ваша визитная карточка перекричит эти денежные знаки, когда станут
устанавливать индентичность вашей личности. Ну, пошли! Поедете с нами
замаливать свои грехи.
Огден подымается и повязывает галстук. После того, как у него нашли эти
банкноты, он уже молчит, как воды в рот набрал.
— А ведь ловко придумано! — с восхищением отмечает капитан. — Забрался
сюда, в этакую глушь, где, как говорится, ни одна душа живой ногой не
ступала, и купил себе овечье ранчо! Хитро укрылся, я такого еще сроду не
видывал, — говорит он.
Один из его молодчиков направляется в корраль и выгоняет оттуда второго
пастуха — мексиканца, по прозванию Джон-Смешки. Тот седлает лошадь Огдена, и
вся шерифская шайка с ружьями наизготовку окружает своего пленника, чтобы
доставить его в город.
Огден, прежде чем тронуться в путь, поручает свое ранчо Джону-Смешки и
отдает всякие распоряжения насчет стрижки и пасения овец, словно
рассчитывает вскорости вернуться обратно. А часа через два некто Персиваль
Сент-Клэр, бывший овчар с ранчо Чиквито, отбывает в южном направлении на
другой лошади, уведенной с того же ранчо, и в кармане у него лежат сто
девять долларов — цена крови и остаток жалованья.
Краснолицый человек умолк и прислушался. Где-то вдали за пологими
холмами раздался свисток приближающегося товарного поезда.
Толстый, унылый человек, сидевший рядом, сердито засопел и медленно,
осуждающе покачал нечесаной головой.
— В чем дело, Окурок? — спросил краснолицый. — Опять хандришь?
— Нет, не хандрю, — сказал унылый и снова засопел.