— Что тебе известно про него? — спрашивает шериф.
— Ему три дня от роду, — говорю я.
— А каков с виду человек, у которого ты работаешь? — допытывается он. —
Старик Джордж Рэми все еще хозяйничает на своем ранчо? Он тут уже лет десять
разводит овец, да что-то ему никогда не везло.
— Старик продал ранчо и подался на Запад, — сообщил я. — Другой
любитель овец купил у него это хозяйство с месяц назад.
— А каков он с виду? — снова спрашивает тот.
— О, — говорю я, — он-то? Такой здоровенный, толстенный датчанин с
усищами и в синих очках. Не поручусь, что он сумеет отличить овцу от
суслика. Похоже, что старина Джордж крепко обставил его на этом деле.
Подкрепившись еще целой кучей столь же ценных сведений и львиной долей
моего обеда, шериф отъехал прочь.
В тот же вечер я докладываю об этом посещении Огдену.
— Они оплетают Черного Билла цепкими щупальцами спрута, — говорю я. И
рассказываю ему о шерифе, и о том, как я расписал его этому шерифу, и что
тот сказал.
— Э, что нам до Черного Билла, — говорит Огден. — У нас и своих забот
довольно. Достаньте-ка из шкафа бутылочку, и выпьем за его здоровье. Если, —
добавляет он со смешком, — вы не слишком предубеждены против железнодорожных
бандитов.
— Я готов выпить, — говорю я, — за всякого, кто умеет постоять за
друга. А Черный Билл, — говорю я, — как раз, мне кажется, из таких. Итак, за
Черного Билла и за удачу.
И мы выпили.
А недельки через две подошло время стрижки овец. Мне надо было пригнать
их в усадьбу, где кучка кудлатых мексиканцев должна была наброситься на них
с садовыми ножницами и остричь их наголо. И вот вечером, накануне прибытия
парикмахеров, я погнал своих недожаренных баранов по зеленому лужку, по
крутому бережку и доставил прямо в усадьбу. Там я запер их в корраль и
пожелал им спокойной ночи.
После этого я направился к дому. Г. Огден, эсквайр, спал, растянувшись
на своей узенькой походной койке. Как видно, его свалила с ног
антибессонница или одолело противободрствование или еще какой-нибудь недуг,
возникающий от тесного соприкосновения с овцами. Рот у него был разинут,
жилет расстегнут, и он сопел, как старый велосипедный насос. Вид его навлек
на меня некоторые размышления.
«Великий Цезарь, — подумалось мне, — спи, захлопнув рот, и ветер внутрь
тебя не попадет. Тобою кто-нибудь замажет щели, чтоб червяки чего-нибудь не
съели».
Спящий мужчина — это зрелище, от которого могут прослезиться ангелы.
Что стоят сейчас его мозги, бицепсы, чековая книжка, апломб, протекции и
семейные связи? Он — игрушка в руках врага, а тем паче — друга. И так же
привлекателен, как наемная кляча, когда она стоит, привалясь к стене
оперного театра в половине первого ночи и грезит просторами аравийских
пустынь.
Вот спящая женщина — совсем другое дело. Плевать нам на то, как она
выглядит, лишь бы подольше находилась в этом состоянии.
Ну, выпил я две порции бурбонского — свою и Огдена, и расположился с
приятностью провести время, пока он почивает. На столе у него нашлись
кое-какие книжицы на разные местные темы — о Японии, об осушке болот, о
физическом воспитании — и немного табаку, что было особенно кстати.
Покурив и насытив свой слух вулканическим храпом Генри Огдена, я
невзначай глянул в окно в направлении загона для стрижки овец, где что-то
вроде тропки ответвлялось от чего-то вроде дороги, пересекавшей вдали что-то
вроде ручья…
Вижу — пять всадников направляются к дому. У каждого — поперек седла
ружье. Один из них — тот самый шериф, который тогда навестил меня на
стоянке.
Они приближаются с опаской, расчлененным строем, в полной боевой
готовности. Присматриваюсь и определяю, который из них атаман этой
кавалерийской шайки блюстителей закона и порядка.
— Добрый вечер, джентльмены, — говорю я. — Не угодно ли вам спешиться и
привязать ваших коней?
Атаман подъезжает ко мне вплотную и вращает стволом своего ружья так,
словно хочет поймать на мушку сразу весь мой фасад.
— Замри на месте, — говорит он, — и пальцем не шевельни, пока я не
удовлетворю своего желания некоторым образом с тобой побеседовать.
— Замру, — говорю я, — слава богу, я не глухонемой — зачем мне шевелить
пальцами и оказывать неповиновение вашим предписаниям?
— Мы ищем, — сообщает он мне, — Черного Билла, который в мае месяце
задержал экспресс на Канзас-Техасской и ограбил его на пятнадцать тысяч
долларов. Сейчас мы обыскиваем всех подряд на всех ранчо. Как тебя зовут и
что ты здесь делаешь?
— Капитан, — говорю я, — моя профессия — Персиваль Сен-Клэр, а зовусь я
овчаром. Сегодня я загнал в этот корраль своих телят… то бишь овчат.
Ищеи… то есть брадобреи, прибудут завтра, чтобы причесать их, в смысле
обкорнать.
— Где хозяин ранчо? — спрашивает атаман шайки.
— Обождите минутку, — говорю я. — Не было ли назначено какой-то награды
за поимку этого закоренелого преступника, о котором вы изволили упомянуть, в
вашем предисловии?
— За поимку и изобличение преступника назначена награда в тысячу
долларов, — говорит тот. — За сообщение сведений о нем никакого
вознаграждения никак не предусмотрено.
— Похоже не сегодня-завтра соберется дождик, — говорю я, глядя со
скучающим видом в лазурно-голубое небо.
— Если тебе известно тайное убежище, дисклокация или пвседонимы Черного
Билла, — говорит он на самом свирепом полицейском жаргоне, — ты ответишь
перед законом за недонесение и укрывательство.
— Слышал я от одного прохожего, — говорю я скороговоркой нудным
голосом, — что в одной лавчонке в Нуэсесе один мексиканец говорил одному
ковбою, которого зовут Джек, что двоюродный брат одного овцевода недели две
тому назад видел Черного Билла в Матаморасе.