Было
ясно, что он не намерен терпеть дальнейшие издевательства.
— Я собирался его съесть, — сказал он громко и раздельно, — как уже и
сообщил вам раньше.
— И у вас дома больше нечего есть?
— Ни крошки.
— А чем вы вообще занимаетесь?
— Сейчас ничем особенным.
— Так почему же, — сказала Хетти на самых резких нотах, — почему вы
высовываетесь из окон и отдаете распоряжения шоферам в зеленых автомобилях?
Молодой человек вспыхнул, и его мутные глаза засверкали.
— Потому, сударыня, — заговорил он, все ускоряя темп, — что я плачу
жалованье этому шоферу и автомобиль этот принадлежит мне, так же как и этот
лук, да, так же как этот лук!
Он помахал своей луковицей перед самым носом у Хетти. Продавщица не
двинулась с места.
— Так почему же вы едите лук, — спросила она убийственно презрительным
тоном, — и ничего больше?
— Я этого не говорил, — горячо возразил молодой человек. — Я сказал,
что у меня дома нет больше ничего съестного. Я не держу гастрономического
магазина.
— Так почему же, — неумолимо продолжала Хетти, — вы собирались есть
сырой лук?
— Моя мать, — сказал молодой человек, — всегда давала мне сырой лук
против простуды. Простите, что упоминаю о физическом недомогании, но вы
могли заметить, что я очень, очень сильно простужен. Я собирался съесть эту
луковицу и лечь в постель. И не понимаю, чего ради я стою здесь и
оправдываюсь перед вами.
— Где это вы простудились? — подозрительно спросила Хетти.
Молодой человек, казалось, достиг высшей точки раздражения. Спуститься
с нее он мог двумя путями: дать волю своему гневу или признать комичность
ситуации. Он выбрал правильный путь, и пустой коридор огласился его хриплым
смехом.
— Нет, вы просто прелесть, — сказал он. — И я не осуждаю вас за такую
осторожность. Так и быть, объясню вам. Я промок. На днях я переезжал на
пароме Северную реку, и какая-то девушка бросилась в воду. Я, конечно…
Хетти перебила его, протянув руку.
— Отдайте лук, — сказала она.
Молодой человек стиснул зубы.
— Отдайте лук, — повторила она.
Он улыбнулся и положил луковицу ей на ладонь. Тогда на лице Хетти
появилась редко озарявшая его меланхолическая улыбка. Она взяла молодого
человека под руку, а другой рукой указала на дверь своей комнаты.
— Дорогой мой, — сказала она, — идите туда. Маленькая дурочка, которую
вы выудили из реки, ждет вас. Идите, идите. Даю вам три минуты, а потом
приду сама. Картошка там и ждет. Входи, Лук!
Когда он, постучав, вошел в дверь, Хетти очистила луковицу и стала мыть
ее под краном. Она бросила хмурый взгляд на хмурые крыши за окном, и улыбка
медленно сползла с ее лица.
— А все-таки, — мрачно сказала она самой себе, — все-таки мясо-то
достали мы.
Как скрывался черный Билл
Перевод Т. Озерской
Худой, жилистый, краснолицый человек с крючковатым носом и маленькими
горящими глазками, блеск которых несколько смягчали белесые ресницы, сидел
на краю железнодорожной платформы на станции Лос-Пиньос, болтая ногами.
Рядом с ним сидел другой человек — толстый, обтрепанный, унылый, — должно
быть, его приятель, У обоих был такой вид, словно грубые швы изнанки жизни
давно уже натерли им мозоли по всему телу.
— Года четыре не видались, верно. Окорок? — сказал обтрепанный. — Где
тебя носило?
— В Техасе, — сказал краснолицый. — На Аляске слишком холодно — это не
для меня. А в Техасе тепло, как выяснилось. Один раз было даже довольно
жарко. Сейчас расскажу.
Как-то утром я соскочил с экспресса, когда он остановился у водокачки,
и разрешил ему следовать дальше без меня. Оказалось, что я попал в страну
ранчо. Домов там еще больше, чем в Нью-Йорке, только их строят не в двух
дюймах, а в двадцати милях друг от друга, так что нельзя учуять носом, что у
соседей на обед.
Дороги я не нашел и потащился напрямик, куда глаза глядят. Трава там по
колено, а мескитовые рощи издали совсем как персиковые сады, — так и
кажется, что забрел в чужую усадьбу и сейчас налетят на тебя бульдоги и
начнут хватать за пятки. Однако я отмахал миль двадцать, прежде чем набрел
на усадьбу. Небольшой такой домик — величиной с платформу надземной железной
дороги.
Невысокий человек в белой рубахе и коричневом комбинезоне, с розовым
платком вокруг шеи, скручивал сигаретки под деревом у входа в дом.
— Привет, — говорю я ему. — Может ли в некотором роде чужестранец
прохладиться, подкрепиться, найти приют или даже какую-нибудь работенку в
вашем доме?
— Заходите, — говорит он самым любезным тоном. — Присядьте, пожалуйста,
на этот табурет. Я и не слышал, как вы подъехали.
— Я еще не подъехал, — говорю я. — Я пока подошел. Неприятно затруднять
вас, но если бы вы раздобыли ведра два воды…
— Да, вы изрядно запылились, — говорит он, — только наши купальные
приспособления…
— Я хочу напиться, — говорю я. — Пыль, которая у меня снаружи, не имеет
особого значения.
Он налил мне ковш воды из большого красного кувшина и спрашивает:
— Так вам нужна работа?
— Временно, — говорю я. — Здесь, кажется, довольно тихое местечко?
— Вы не ошиблись, — говорит он. — Иной раз неделями ни одной живой души
не увидишь. Так я слышал. Сам я всего месяц, как обосновался здесь. Купил
это ранчо у одного старожила, который решил перебраться дальше на Запад.
— Мне это подходит, — говорю я. — Человеку иной раз полезно пожить в
таком тихом углу. Но мне нужна работа. Я умею сбивать коктейли, шельмовать с
рудой, читать лекции, выпускать акции, немного играю на пианино и боксирую в
среднем весе.
— Так.